Далеко ли до Чукотки?

Старик помотал головой — чего ему торопиться. Сквозь шум мотора расслышал, что голос у Ивана простуженный, хриплый. На загорелом лице белесо-голубые глаза. На Сергуню не смотрит, но кажется — видит все разом: и его щупленькую фигуру, и деревенскую белую улицу, широко подающуюся навстречу.

— Печку включить? — и щелкнул кнопкой. Откуда-то снизу дохнуло теплой струей.

Сергуня снял шапку. Обвел взглядом нехитрый уют кабины.

— Ишь ты… Красоту соблюдаешь.

Выцветшая бахрома по краю стекол, транзистор, портрет глазастой блондинки, наклеенный на панель, рядом на шурупах пепельница голубой пластмассы.

— Моя красота вся тут, — Иван хлопнул ладонями по баранке. — И чтобы чисто было. А это все Тодошев, напарник.

— Чего везешь-то? Опять балки для моста?

— Саму дорогу теперь. Плиты проезжей части.

— Стало быть, конец видать?

Иван глянул на старика:

— Так куда доставить прикажете? — улыбнулся уголком потрескавшегося рта. — Кокши? Мямлино? Шебалино?

И старик озадачился, заморгал. Надо было срочно что-то решать. Машина шла груженая, вверх по тракту. Но ни в Кокши, ни в Мямлино ему было незачем. Ему надо было домой, где ждала жена Александра Ивановна Лучкова, где жила его верная лайка, собака Белка. А машина везла его в другую сторону. И надо было сойти сейчас же, чтобы после не топать лишнего. Но тут же мелькнуло: может, до околицы прокатиться?.. Под гул мотора быстро надвигались и пролетали по сторонам знакомые избы. Вот школа и белая пирамидка — памятник с жестяной звездочкой наверху. Вот просторный дом Зинаиды, во дворе пестрело белье на веревке. Потом мелькнул его родной дом, теперь уже дом Веры Федоровны. И все мимо, мимо. Голубая махина, послушная человеческой воле, неслась вперед. Старик заерзал, потянулся за рюкзаком:

— А чего ж один-то? Где напарник?

Иван ответил громко, чтоб было слышно:

— На руднике. В Талине. Протекторы «выбивает». Небось «выбил» уже. Обратно вместе пойдем.

Сергуня примолк, словно прислушался к звуку мотора. Спросил осторожно:

— Это когда же?

— Чего?

— Обратно когда?

— Нынче в ночь. Разгрузимся в Талице, и назад.

И поднялось в Сергуне волненье. Непонятное, странное. Почувствовал жар в лице и в руках. Отер шапкой лоб… Талица… Талица. Может, это сама судьба несла его к ней? Несла его на встречу с прошлым?.. И было боязно заглянуть в него, такое давнее, стершееся и вроде даже не бывшее никогда. Но Талица!.. Была ж в его жизни Талица! Там принял он свой первый бой. Господи, что же сталось с той деревушкой? Сколько лет-то прошло? Пятьдесят?.. Пятьдесят. И вот на тебе — едет.

Иван включил транзистор:

— А то махнем в Талицу. Отведаешь наших шоферских харчей. Там столовка до часу ночи.

Развеселая музыка сливалась с шумом мотора.

— Покурить не найдется? — спросил старик. Но, не расслышав собственного голоса, показал жестом. Когда Иван протянул пачку, напряженно выкрикнул — Ладно! Давай до Талицы. Чего уж.

И пролетели последние избы Ильинки, и подоконные садики, и огороды. Машина властно вырвалась на простор, за околицу. Прямая, широкая трасса стелилась теперь им навстречу. И они словно плыли над ней, не касаясь земли, поглощая и поглощая пространство. Слева мелькали стволы заснеженных сосен и растягивались в сплошную серую ленту. Справа белым полотнищем стлалась река. И старику к душе были ширь и раздолье и это удивительное, ни с чем не сравнимое ощущенье полета, эта власть над пространством, так веселящая сердце. Вот так же в свои молодые годы он рискованно, бесшабашно летел в неведомое верхом на коне.

Порой им навстречу из белой дали, из-за горизонта, словно взрываясь из черной точки, являлись машины. С грохотом проносились мимо и затихали вдали.

Старик поудобней вытянул натруженные ноги, они сильно ныли. Сразу почувствовал, как устал после двух этих маетных дней, как сморила его тайга. Однако теперь на душе было ясно, покойно и оттого тепло. Теперь было время и отдохнуть, и подумать в любовинку.

Спросил погодя:

— Не знаешь, где там в Талице Генка Смородин живет?

— Не скажу точно. На Советской где-то, в конце. К реке ближе.

Под ровное пенье мотора и музыку Сергуня сладко курил. Как это славно, что в жизни бывает такое блаженное время, вот такие минуты покойного счастья, отдохновенья, почти гармонии с миром. Они всегда неожиданны, коротки и поэтому как подарок среди суеты и хлопот. И чем реже они, тем дороже… Старик курил, и тихое умиротворенье обнимало его. Дым сигаретки долго не таял над ним, хотя за стеклом свистел ветер. Пепел Сергуня стряхивал аккуратно, стараясь не просорить, в голубую пепельничку, но заскорузлые, жесткие пальцы почему-то дрожали, не слушались. И ныло в груди, стало что-то покалывать, непривычно болеть. Хотя это было сейчас неважно. Он был счастлив свободой, подобной свободе полета, когда уже оторвался от прошлого и без усилий, неспешно паришь над землей.

Так, успокоенный мерным покачиванием, он скоро уснул в уголку, склонив голову и клюя носом, как старая птица. Иван, протянув руку к транзистору, выключил музыку — пусть поспит. И были в этом движении вся забота его и нежность.