Далеко ли до Чукотки?

Борис Иванович остановился, закурил папиросу, представил, как она в тот вечер, придя из конторы, ждала его после работы, как ночью искала на сплаве, оскальзывалась в туфлях по бревнам, а узнав — сколько сраму пережила, и как сейчас, взяв бюллетень, наверно, ничком лежит, уткнувшись в подушки, на которых недавно лежали вместе. И так ему стало тоскливо, что никогда уж ему не быть с нею рядом, что не простит она и даже не поглядит в его сторону. Да, зацепила она его за душу. Такая уж это баба, крепкая и отчаянная, Симка — это другое дело. Эта простит. Но сразу вспомнилось утро — ах, лучше б не вспоминать! — и охватила растерянность: а где же он нужен? Кто нынче ждет его, Бориса Ивановича?

Вокруг дрожало зеленое марево, светились прогалины. Он сел на поваленный ствол, прикрыл глаза и будто опустился в густую тинистую воду. Нет, что-то он делал не так, и жизнь повернулась к нему иной, неведомой стороной. Прошлого не вернуть, а в этом настоящем он не знал себе места. И незнакомое чувство страха охватило его. Впервые он не знал, как жить дальше, что делать, куда идти.

Он тяжело поднялся, стал оглядываться, выбирая направление. И вдруг сквозь зелень кустов увидел живое рыжее пятно… Марал!

Это была неслыханная удача! Молодой двухлеток стоял на залитой солнцем прогалине, буквально шагах в двадцати, и мирно пощипывал траву, переступая на высоких ногах.

И сразу весь мир исчез для Бориса Ивановича. Исчезло все, и прошлое и настоящее. Исчезла память, исчезли мысли. Все захлестнуло одно, острейшее, первобытное чувство охоты — не упустить, не спугнуть, убить. Не дыша, не сводя взгляда со зверя, он потянул с плеча ружье. Но тот каким-то чутьем понял опасность, вскинул красивую голову, замер. И вдруг сквозь зелень метнулся прочь. Грохнул выстрел, гулко, раскатисто. Не помня себя, Борис Иванович бросился через поляну в чащу. Он тяжело бежал по зелени, напрямик, напролом, слыша глухой стук сапог, а далеко впереди затихающий треск ветвей. «Промахнулся ведь! А? Промахнулся!» — с отчаяньем билось в его голове. На бегу он вскинул ружье и еще раз, уже наугад, со злостью выстрелил зверю вдогонку. Эхо перекатилось по сопкам и замерло.

Тяжело дыша, Борис Иванович стоял в звенящей лесной тишине. Нет. Не везло ему. Не везло ему больше в жизни! А ведь как он лихо раньше стрелял! Он стоял, опустив ружье, и весь окружающий мир понемногу возвращался к нему. Возвращалась память, возвращалось прошлое и настоящее. Он повернулся и пошел к полотну по высоким травам, огибая колодины. И все тревожное, неразрешимое, о чем он думал недавно, нахлынуло с новой силой. Все вернулось к нему: Татьяна, мать, Мишка, Сима, даже Голиков… «Голиков?» — Борис Иванович испугался. Этот Голиков мог быть сейчас где-то рядом, мог слышать в заказнике выстрелы. На душе стало совсем противно, тревожно. А может, махнуть на Усть-Илим? Как-то один говорил в поезде, места там хорошие и платят добро… А вокруг было тихо-тихо и солнечно, только птицы звенели в листве.

…Борис Иванович спускался вниз по склону, к светлой дороге. Вот она уже проглянула между стволами. Вот кусты расступились, и он вышел к высокой насыпи полотна. Оглянулся. И сердце оборвалось: вдали, от станции, кто-то ехал на велосипеде. Он быстро отступил в кусты: неужели слышали выстрелы? Пригляделся. И вдруг понял: это же Мишка! Сын его!

Мальчик ехал, просунув босую ногу под рамой большого старого велосипеда, и привставал при каждом нажиме. Сетка с консервами, поллитрой и сигаретами тяжело покачивалась у него на руле. Он торопился, без передышки гнал седьмой километр, а сам всей душой своей был уже там, дома, с отцом. Колеса в мягкой пыли проворачивались с трудом, оставляя косичку следа. Мальчик напряженно переваливался на педалях. Веснушчатое личико его покраснело и взмокло. Он проехал совсем близко от кустов, где стоял отец, и тот услышал его частое детское дыхание.

Велосипед уже скрылся вдали, а Борис Иванович все стоял, пораженный встречей, среди шумного леса. Потом вышел на солнце, закинул ружье на плечо, закурил и пошел по мягкой теплой дороге вслед за мальчиком на велосипеде.

ЕВРАЗИЯ

Светлой памяти В. М. Шукшина

На Пушкинской площади на мокрой от капели стене он увидел наконец вывеску: «Переписка на машинке, 4 этаж, кв. 8, Корнеева Н. В., вход со двора». Под низкой аркой прошел во двор-колодец, полный детского гама и талого снега.

Постоял в воротах, оглядывая двери подъездов, спросил ребят, с пыхтеньем гоняющих шайбу:

— Квартира восемь — это в какую дверь?

— Первое парадное, — даже не повернувшись, сказал один и ударил по воде клюшкой.