Далеко ли до счастья

– И то правда… Есть такой… Никак, зовут его Станислав Гумовский али Гурмовский… Но это ж далёко отсель… Вёрст, поди, пять будет…

– А ежли напрямки, через Крюковку? – предложил Анисим, утирая глаза рукавом.

– Да с версту будет, не боле.

– Дак чо тута-ка и думать?! – подскочил Никита словно ужаленный и твёрдо сказал: – Надоть идти. Анисим, ты знашь дорогу в Ивановку?

– А то как же?! С тятькой много раз туды ходили.

– Сбирайся. Чо время-то терять, – и Никита, не мешкая, стал одеваться.

– Не завтракамши? Хошь чаю попейте, – засуетилась Ефросинья.

– Некогды. Мы однем духом возвернёмся. Торопись, Анисим!

…Скорым шагом добрались они до речки. Вчерашняя метель припорошила, припрятала протоптанную дорожку, а некоторые места чистёхонько вылизала, так что кое-где угадывались ледяные кочки. Солнечные лучи, падая на белоснежный покров, отражались от него и слепили глаза. Шли наугад, прикрывая нос от щипков лютого мороза овчинными рукавицами.

«Господи, помилуй… Спаси и сохрани младеницу Маланию…» – не переставая молился Никита, еле поспевая за Анисимом. Ещё несколько шагов – и берег.

Вдруг Анисим пронзительно взвизгнул и провалился в полынью по самые рёбра. Он судорожно стал хвататься за ледяную кромку, но та с хрустом обламывалась, не давая ему выбраться. Никита на мгновение замер, словно разбитый столбняком, потом, сбросив рукавицы, лёг на лёд и стал осторожно подбираться к подростку.

– Не спеши, ухвати мою руку и потихоньку выбирайся, – Никита пытался говорить спокойно, хотя его трясло едва ли не сильнее, чем Анисима.

Парнишка, перепуганный, сначала словно облитый кипятком, а потом прозябший до костей, наконец выбрался из полыньи. Никита, как смог, отжал мокрые полы овчинного тулупа, снял с Анисима катанки, вылил воду и переобулся в них (благо, что нога его не богатырская!), отдал парнишке свои, сухие; надел на иссиня-багровые руки подростка свои рукавицы. Ресницы Анисима покрылись инеем. В глазах ещё метался страх.

– Вот и молодцом! Таперь я пойду вперёд, а ты не отставай. Надоть обойти полынью, чтобы снова не угодить в воду. Ах, как омманулись мы!

Ступили на берег. Куда шагать дальше? На удачу, встретили какого-то угрюмого мужика, идущего к реке.

– Скажи, добрый человек, где изба пана дохтура?

Тот молчком указал на большой добротный дом, который выгодно выделялся среди неказистых избёнок, хмуро глядевших маленькими оконцами из-под засыпанных снегом крыш.

Постучали в ворота. Неистово загавкали собаки. Послышался мужской голос:

– Кто там?

– Мы из Молчалина. До пана дохтура мы.

Вышел сам пан Станислав, седовласый муж в накинутом на плечи тулупе. Как глянул на них, закоченевших, в обледенелой одёже, так и передёрнуло всего:

– Ой, Матко Божа! Промьёрзли ж вы, рэбьятки… Прошам до хаты… Да цыц вы! – прикрикнул он на собак и загнал их в конуру.

Еле шевеля одеревеневшим языком, за обоих поздоровался Никита. Анисим так дрожал, что было слышно, как стучали зубы.

В распахнутую дверь вкусно пахнуло свежеиспечённым. Хозяйка таскала из печи на лопате румяные калачи и клала их на стол. Взглянув на гостей, невольно опустила лопату, отставила её в сторонку; заохала, запричитала, пытаясь стащить с Анисима вставший коробом тулуп:

– Ах, детушки, и куды вас понесло об эту пору? Непогодь-то какая была вчерась? Нечто случилося чо?

Сразу стало понятно, что она не пани, а простая деревенская баба, каких полно в Молчалино.

Муж, помогая ей, тоже спросил:

– Зачэм вы пшишли до мне?

– Помирает сестра у него, – уныло пояснил Никита, кивнув на Анисима. И вдруг воскликнул горячо: – Христом Богом просим, помогите! Сделайте милость… Век будем молить Бога за вас! Пойдёмте скорее, пан дохтур!

– На то ест воля Божа, будет она здрова, нэт, а вы доужны согрэтца, просохнучь.

Анисима переодели в сухое, стали оттирать самогоном. Слёзы градом сыпались из его глаз; так ломило каждую косточку, моченьки не было терпеть.

Отпоили парней горячим травяным чаем. Ребята разглядели жену пана Станислава. На лицо она красивая, но малорослая и слишком грузная, много моложе его. Пан доктор, напротив, был высоким, статным, и не портили его даже орлиный нос и клочковатые брови. А неторопливый приятный польский говор действовал удивительно успокаивающе.

– Угошчайчэсь, хвопцы, – пригласил пан Станислав. Плеснул в два гранёных стакана водки с перцем, чтобы согреться нежданным гостям изнутри. – Вожмичэ, браточки… вудка фабрычна, пэршый сорт… станэт чэплей.

Никита отрицательно замотал головой. Доктор насильно заставил их выпить и закусить ядрёными груздочками и хрустящими огурчиками. Хозяйка подала горячие калачи:

– Откушайте!

Из горницы выглядывали любопытные ребятишки. Но вот они зашушукали, захихикали. Пан Станислав, повернувшись к ним, нахмурил сердито брови и приставил палец к губам: молчите, мол! Дети притихли.

Анисима укутали в козью доху, усадили около печки. Парень сомлел, прикрыл глаза и задремал. Доктор запряг коня, усадил ребят в сани, и по хорошему санному пути они к вечеру домчались до Молчалино.