В 1944 году психоаналитик Эрик Эриксон (автор термина «кризис идентичности») по настоянию своей подруги Маргарет Мид отправил своего новорожденного сына Нила в психиатрическую лечебницу спустя несколько дней после его рождения[491]
и держал его существование в секрете даже от других своих детей, опасаясь, что, если кто-нибудь узнает, что он произвел на свет «идиота», пострадает его репутация. Ему сказали, что его сын проживет не более двух лет; в действительности же Нил прожил 20. Мнение о том, что ребенок с инвалидностью является абсолютной трагедией, утвердилось вместе с утверждением термина Саймона Ольшанского «хроническая печаль»[492], часто употребляемом родителями. Его голос был не единственным. В 1961 году психоаналитики Альберт Солнит и Мэри Старк лоббировали следующие возможности для новоиспеченных матерей детей с синдромом Дауна: «Физический отдых; возможность переосмыслить свои взгляды и чувства о желанном ребенке; реалистическую оценку и принятие напуганного, нежеланного ребенка врачами и медсестрами; а также активную роль в планировании и уходе за новорожденным ребенком по мере сил матери. Это меры, с помощью которых мать может свести к минимуму или преодолеть травму рождения умственно отсталого ребенка»[493].В 1966 году драматург Артур Миллер и его жена, фотограф Инге Морат, отправили в спецучреждение своего ребенка с синдромом и почти никому не рассказывали о его существовании[494]
. В 1968 году специалист по этике Джозеф Флетчер написал вТем не менее, несмотря на то, что предубеждение против лиц с умственными недостатками усиливается, растет и новое движение помощи инвалидам. Аргумент о том, что инвалиды заслуживают благожелательного отношения, совпал с большим сдвигом в нашей концепции раннего образования. Исторически это пошло от самих матерей, и представление о том, что специалисты тоже могут сыграть здесь роль, возникло только с момента основания первых детских садов в Германии начала XIX века[496]
. В конце XIX века Мария Монтессори стала применять знания, которые получила в работе с детьми с умственной недостаточностью в Риме, для развития обычных детей[497]. Вскоре в Европе стали появляться такие детские сады. В Соединенных Штатах их стало особенно много[498], когда «Новый курс» Рузвельта субсидировал преподавательскую работу, и после, когда женщины уходили на фронт во время Второй мировой войны. В то же время предпринимались попытки сокращения уровня детской смертности, особенно среди бедных слоев населения. Новая наука, бихевиоризм, занимает оппозицию по отношению к евгенике, постулируя, что первична среда, а не генетика, а значит, человека можно развить и сформировать как угодно. Развивающийся в то же время психоанализ изучал, как ранняя травма может помешать здоровому развитию, и некоторые из его сторонников начали задаваться вопросом, могут ли недостатки бедных и инвалидов быть результатом ранней депривации, а не органической неполноценности.Закон о социальном обеспечении 1935 года[499]
включал положение о том, что федеральное правительство будет выделять государственные средства на лечение инвалидов. Исследователи вскоре начали изучать, как стимулирующая и обогащающая среда позволяет бедным детям преодолевать многие лишения. Джон Боулби, отец теории привязанности, продемонстрировал, что качественная материнская забота имеет решающее значение для развития здорового ребенка[500]. Это настолько очевидное сегодня положение, что трудно представить, насколько новаторским оно было всего 60 лет назад.