Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

В октябре возникли некоторые осложнения беременности, поэтому Джон и я поспешили в Форт-Уэрт на месяц раньше, чтобы присутствовать при родах, которые прошли с помощью кесарева сечения 5 ноября 2007 года. Я наблюдал, как акушер вытащил маленькую Блейн из раздутого живота ее матери, и был первым, кто ее держал. Я все пытался осознать, что теперь я отец, и не знал, что с этим делать: как будто мне внезапно сказали, что я – это все еще я и в то же время я – это падающая звезда. Я держал новорожденную, Блейн держала ее, Ричард держал ее, Джон держал ее. Кем мы все были для этого потрясающего создания? Кем она была для всех нас? Как это изменило то, кем мы были друг для друга? Уже глубоко погрузившись в свое исследование, я знал, что каждый ребенок меняет своих родителей. Я изучал маленькое личико дочери в поисках ответа на вопрос, кем она была, и намеков на то, кем она заставит меня стать.

Через 10 дней мы с Джоном вернулись в Нью-Йорк. По возвращении домой я был озабочен своим новым ребенком, но продолжал воображать, что поддерживаю что-то замечательное, что сделала Блейн, а не занимаюсь тем, что сделал я. Я еще не понимал, что биологический трепет зарождающегося отцовства был всего лишь призрачным намеком на страсть, которая есть само отцовство. Облегчение, вызванное тем, что я избежал той трагедии, которой мои родители уделили так много эфирного времени, мне пришлось отделить от куда более грандиозной реальности появления нового человека, за которого я был ответственен. Я не хотел быть настолько привязанным к маленькой Блейн, чтобы ее жизнь в Техасе стала невыносимой. Я не хотел быть настолько отдаленным, чтобы она чувствовала себя брошенной. Я просто был достаточно осознанным, чтобы понимать, что то, чего я хотел от своих эмоций, не имеет значения. Женитьба и рождение детей – это публичные мероприятия. Как и многие другие публичные вещи, они материализуют то, что разоблачают. У меня было видение нашей жизни, и внезапно все остальные тоже увидели это. Вовлечение других в вашу реальность усиливает ее, и мы вовлекли большое количество друзей и членов семьи в процесс, благодаря которому любовь создает дом, в процесс, где внутренняя правда получает панцирь, который защищает и поддерживает ее. Я был благодарен за то, что наши друзья отпраздновали нашу свадьбу. Я был благодарен Джону за то, что он принял дочь, которой он так боялся, я был также благодарен за то, что Джон и Блейн начали доверять друг другу. Наконец я заметил, как много общего у Блейн с моей собственной матерью: та же способность находить повод для юмора в повседневной жизни, такая же осторожная сдержанность в собственных эмоциях, та же бешеная фантазия, скрытая почти от всех благопристойной элегантностью и твердой сдержанностью, такое же разумное сочувствие с оттенком печали. Я, как и многие мужчины, нашел копию своей матери, чтобы произвести на свет своего ребенка. Отец Блейн, которому исполнилось 86 лет и ценности которого, как я думал, могут быть поставлены под сомнение в результате наших договоренностей, был в восторге, и мой отец тоже был восхищен.

Вскоре я понял, что хочу воспитывать своего ребенка дома вместе с Джоном, чтобы еще больше укрепить наши отношения. Договоренность Джона с Тэмми и Лорой была ответом на просьбу. Договоренность с Блейн была более интимной. Перспектива иметь ребенка, который будет жить с нами, была подрывом всего того, чего нас учили ожидать от жизни геев. Я не хотел жениться, но тогда реальность очаровала меня. Я считал ребенка честной сделкой, полагая, что Джон тоже будет очарован этой идеей. Но, поскольку Джон был менее уверен в желании иметь ребенка, чем я, мне пришлось действовать, как фанату всего этого предприятия. Я был полон надежды и безумного увлечения человеком, которого еще не было, и был уверен, что отцовство возвысит все, что я уже ценил в Джоне, но на этом разговор зашел в тупик. Наша любовь друг к другу была предпосылкой для ребенка, но не поводом для него. Мы не могли воспроизводить потомство в качестве социального эксперимента или политического заявления или чтобы стать более целостными, и я не мог быть единственным энтузиастом нашего решения. И однажды Джон подарил мне на день рождения старинную колыбель, перевязанную бантом, и сказал: «Если это будет мальчик, можем ли мы назвать его Джорджем в честь моего дедушки?»