Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я»

Джордж не подтягивал ноги так, как положено младенцам, а вместо этого держал их прямо и жестко по три минуты. Она назвала это «чрезмерно высоким мышечным тонусом» и сказала, что это может говорить о повреждении мозга, и она хотела бы заказать компьютерную томографию. Я спросил, насколько это необычно, и она ответила, что на данном этапе такое происходит нечасто. Лора жизнерадостно заметила, что с Джорджем все будет в порядке, все остальные продолжали поглощать булочки с корицей, а я чувствовал, как все внутри меня цепенеет от холода, а вся моя кожа внезапно начала гореть. Педиатр спокойно объяснила, что необычное поведение ребенка может сигнализировать о кровотечении в головном мозге, такое кровотечение может исчезнуть само или, возможно, потребуется облегчить это состояние при помощи хирургического вмешательства. Она напомнила про узел на пуповине и сказала, что нужно убедиться, что это ни на что не повлияло. Также неонатолог отметила, что его голова была необычно большой, что могло быть вызвано гидроцефалией или наличием опухолей, добавив также, что он напрягает одну ногу больше, чем другую, и это может означать, что у него асимметричное развитие мозга или образование в одном из полушарий мозга. Она была молода, и я мог с уверенностью сказать, что она специально училась такой спокойной и компетентной манере говорить, чтобы быть честной с людьми.

С момента зачатия Джорджа и до того дня я все думал, как было бы иронично, если бы я, когда писал об исключительных детях, произвел на свет такого ребенка. Но я знал, что природа не чужда иронии. Теперь я спросил, как скоро можно будет сделать компьютерную томографию, и педиатр в своей бодрой и приятной манере сказала, что она устроит все как можно скорее, и вышла из комнаты. Я посмотрел на Джорджа и понял, что люблю его, – понял по тому, как сильно и внезапно я попытался не любить его. Я вспомнил всех родителей, которые рассказывали всем подряд новости о своем благополучном ребенке, а затем через день или два бросались к телефону, чтобы сообщить совсем другую историю. Моя рациональная часть пыталась решить, при каких обстоятельствах я поддержу любые героические меры, которые могут потребоваться. Испуганная часть меня подумывала отдать его под опеку. Моим самым сильным побуждением было крепко обнять его и вообще не отпускать на тесты. Я хотел, чтобы он был здоров, но и хотел, чтобы и я был здоров, и даже когда я сформулировал все это о нас по отдельности, это разделение рухнуло, потому что я увидел, что одно не может быть истинным без другого.

Я позвонил отцу, поговорил с братом и написал нескольким друзьям по электронной почте. Мой брат немедленно обратился к детским неврологам в Нью-Йорке. У моего отца на связи был врач, друг семьи, и мы все обсудили. Многие родители говорили мне, как необходимость справляться с такими ситуациями затмевает их эмоции, и я с облегчением перешел в режим решения проблем. Я все буду делать, как положено, а с тоской разберемся позже. Я вспомнил, как родители говорили, что вначале вам не сообщают, что вашему ребенку потребуется 30 серьезных вмешательств – всего одно, а затем еще, потом еще одно, – и эта постепенность лишает вас воли. Я был настроен осознанно вникать в каждый выбор того, что может быть дальше.

Я позвонил на пост медсестер, чтобы узнать, когда будет проводиться сканирование, и обнаружил, что из-за сбоя компьютера запрос был потерян. Педиатрическая медсестра объяснила, что ей нужно сделать анализ артериальной крови, она глубоко вонзила ему иглу в запястье. Забор артериальной крови? Упоминал ли кто-нибудь из 500 родителей, которых я встретил, о заборе артериальной крови? Наконец пришло известие, что мы готовы к компьютерной томографии. Увы, наша медсестра уехала, и теперь нам назначили симпатичную молодую женщину, которая вела себя, как стюардесса, и ее банальное дружелюбие не совсем маскировало раздражительную скуку. Я спросил, помогала ли она раньше на такой процедуре. «Компьютерная томография новорожденного? – отозвалась она. – Нет, я никогда раньше не слышала, чтобы кто-то делал что-то подобное». Я чувствовал, как меня истязают целых два чувства вины: во-первых, я произвел на свет ребенка, который мог страдать, а во-вторых, несмотря на все истории, что я слышал от родителей, нашедших глубокий смысл в воспитании особенных детей, я не хотел присоединяться к их числу. Конечно, подумал я, большинство этих родителей не выбирали для себя такие обстоятельства. Кроме того, напомнил я себе, доблесть нельзя получить по расписанию.