Писатель-реалист Уильям Дин Хауэллс однажды написал Эдит Уортон[1643], что «американская публика всегда хочет трагедии со счастливым концом»[1644]. Смысл его замечания заключается в том, что у нас не хватило бы смелости на то, чтобы Лир сошел с ума на вересковой пустоши с нулевыми шансами на воздаяние. Я бы предложил другое прочтение. Я бы сказал, что наш персонаж все чаще стремится к трансформации. Ранние психоаналитические модели основаны на принятии жизненных проблем. Современные методы лечения сосредоточены на их решении, устранении или переопределении в нечто иное, нежели проблемы. Но нет ли в этом забронзовевшем триумфализме какого-то мошенничества? Люди часто изображают счастье, которого не чувствуют. Люди, чей невроз превратился в страдания, не только несчастны, но и верят, что потерпели поражение. Но жизненно важным элементом этого стремления к бесконечному свету является непоколебимая вера в то, что катастрофы должным образом заканчиваются разрешением, что трагедии – это лишь фаза, а не финал.
Эта книга ищет благородство, похороненное Хауэллсом в пренебрежении[1645]. Она основана на еще более оптимистичном представлении о том, что счастливое завершение трагедий имеет достоинство, которое и не снилось хеппи-эндам комедий, что такие финалы не только превосходят злобу, на которую намекает Хауэллс, но и вызывают удовлетворение, более заветное, нежели то, что не измождено прежде страданием. Иногда люди благодарны за то, что они оплакивали. Вы не можете достичь этого состояния, погрузившись в поиски трагедии, но вы можете оставаться открытым скорее богатству печали, чем неуправляемому отчаянию. Трагедии со счастливым концом могут оказаться сентиментальной ерундой или истинным смыслом любви. Поскольку я написал книгу по саморазвитию, то она стала, в сущности, практическим руководством по обретению восприимчивости: описание того, как терпеть то, что нельзя вылечить, и утверждения, что лечение не всегда уместно, даже если оно и возможно. Как возвышенны для романтиков зубцы Альп, так и эта поразительная радость для этих семей почти невозможна, ужасна и ужасно красива.
Учитывая, насколько невообразимой была бы моя семья еще 50 лет назад, у меня нет другого выбора, кроме как отстаивать прогресс: перемены пошли мне на пользу, и я в долгу перед ними. Я надеюсь, что эти истории помогут работе того гигантского водопада, что полирует грубую поверхность этого мира. Однако до тех пор, пока планета не станет гладкой, любовь будет продолжать ожесточаться в осаде, сами угрозы любви укрепляют ее, даже если и наполняют ее болью. В суровые моменты утраты, о которых я здесь рассказываю, любовь сковывает нежное сердце. Меня охватили чувства яркие и пугающие, когда я смотрел на моего сына, лежащего в том сканере, что был так похож на часть корабля из «Звездного пути», и я не испытывал прежде таких чувств ни по отношению к маленькой Блейн, которая не сталкивалась с такими невзгодами, ни к Оливеру и Люси, которые уже были самими собой, когда я познакомился с ними. И все же эти чувства к сыну изменили мое отношение ко всем. Дети поймали меня в ловушку в тот момент, когда я связал отцовство с потерей, но я не уверен, что заметил бы это, если бы не был погружен в это исследование. Встретив столько загадочных проявлений любви, я погрузился в ее чарующие узоры и увидел, как великолепие может сделать прекрасными даже самые жалкие и уязвимые вещи. Я увидел и познал ужасающую радость невыносимой ответственности, поняв, как она побеждает все остальное. Иногда мне казалось, что героические родители в этой книге – идиоты, позволяющие своим инопланетным детям поработить себя и всю свою жизнь и пытающиеся создать идентичность из страданий. И я был потрясен, осознав, что в итоге мое же исследование спустило для меня трап и я готов подняться к ним на их корабль.
Благодарности
Книга, подобная этой, – всегда командная работа, и я благодарен, прежде всего, тем людям и семьям, которые согласились на собеседование, рассказывая во многих случаях о тех болезненных переживаниях, что они снесли и что дались им непросто. Книга «Далеко от яблони» просто не была бы написана без них и без мира, документом которого стала. Их стойкость, мудрость, щедрость и искренность покоряют.