– Делаешь что? – не поняла Клер, но Майя уже плакала.
– То же самое, – всхлипывала она. – Прости меня, пожалуйста. Я не хотела, чтобы ты знала – про маму, про все это. Я испугалась и… и запаниковала. Я не хочу… быть одна!
– Тише, тише, Май. – Пальцы Клер нежно гладили ее по лицу. Нежнее, чем Майя имела право чувствовать. – Что ты такое говоришь! Ты не одна, вокруг много людей, которые тебя любят, которым ты не безразлична.
– Прости меня, Клер, – повторила Майя. – Мне так жаль… Я так по тебе скучаю! Я тебя обидела, причинила боль. Думала, что причиняю боль только
– Все хорошо, – прошептала Клер. – Все хорошо, я тебя прощаю. – Она тоже плакала, а когда наклонилась, чтобы поцеловать Майю, та ощутила на губах обжигающе-соленый вкус их смешавшихся слез. – Все хорошо, – выдохнула Клер, – только не делай так больше, договорились?
– Договорились, – шепнула в ответ Майя и снова поцеловала ее, а потом заключила в объятья. – Я никогда, никогда от тебя не уйду.
– Как и я от тебя, – промурлыкала Клер, зарывшись лицом в ее волосы. – Я ведь тебе еще тогда сказала, что никуда не ухожу.
И пускай Майя не заслуживает такой щедрости, но этот подарок она заберет.
Хоакин
Он не сказал Марку и Линде, что едет на встречу с родной матерью. Жаждал поделиться этой новостью – хоть
Придется молчать, решил Хоакин. И, как выяснилось, совершил большую, просто огромную ошибку.
Он шел по коридору на урок английского. Свернул за угол и лицом к лицу столкнулся с Бёрди и Колином Моллером.
Они целовались; тонкая рука Бёрди обвивала шею Колина так же, как когда-то шею Хоакина. При желании он почти мог ощутить тепло ее кожи, жар губ, знакомый приятный аромат шампуня и душистого мыла.
Раньше Хоакин думал, что больнее сломанной руки ничего не бывает, но даже переломай он все руки и ноги разом, это все равно показалось бы каплей в море по сравнению с тем, какую боль он испытал, увидев Бёрди в объятьях Колина.
Хоакин растерянно попятился. Черт с ним, с английским, со школой и вообще со всей его жизнью. Надо убираться отсюда! Он метнулся к выходу, и тут вдруг его окликнули.
– Хоакин, подожди! – Марджори, подружка Бёрди, бросилась за ним, и он замер, вцепившись в дверную ручку. Грудь ходила ходуном, как тогда, когда он прижал Адама к стене, адреналин потоком хлынул в кровь, забивая все чувства. – Погоди! – крикнула Марджори, хотя он не двигался с места. – Хоакин, она просто хочет вызвать в тебе ревность. Колин ей даже не нравится!
Он невольно рассмеялся.
– А по-моему, очень даже нравится. – Провел руками по волосам. – Поздравь от меня счастливую парочку. – И сорвался с места. Марджори что-то кричала ему вслед, но Хоакин уже выбежал из школы.
Он никогда так не волновался, как в то субботнее утро, хотя виду не подавал. Принял душ, вымыл голову и надел рубашку, которую Бёрди подарила ему, когда они только начали встречаться. По словам Бёрди, она оттеняла его глаза. Глаза у Хоакина темно-карие, так что не очень понятно, каким образом синяя клетчатая рубашка может делать их
Интересно, у их мамы такие же глаза? А с его отцом она общается? Захочет ли она вообще видеть Хоакина и девочек, говорить с ними, или же он только послужит напоминанием о худших временах маминой жизни? Не решит ли она, что Хоакин перестарался, наряжаясь для нее? В прошлый раз, собираясь на встречу с ней, он надел свою любимую футболку с Человеком-Пауком (Человек-Паук тоже рос без родителей, как и Хоакин), но мама так и не пришла, поэтому, наверное, неважно, во что он одет.
Хоакин посмотрелся в зеркало, поправил воротничок. Каким же надо быть идиотом, чтобы изо всех сил стремиться найти женщину, бросившую своих детей так легко…
Марк и Линда завтракали на кухне и читали газеты. (Хоакин подозревал, что их дом – единственный на всей улице, куда до сих пор по утрам доставляют бумажные газеты.)
– Кто это у нас такой красивый по случаю субботы? – поддразнил Марк, увидев Хоакина. – В Центре искусств сказали прийти в парадной форме?
В любой другой день Хоакин воспринял бы шутливый тон Марка совершенно спокойно. В любой другой, но только не сегодня.
– Что, перебор? – встревожился он.
– Нет-нет, выглядишь отлично, – успокоил Марк. – Просто впервые вижу тебя нарядным.