Дали глазами Аманды

Перед дверью я заговорила с ним нежно, как с ребенком, прося восстановить мир. «Но ведь это правда, она меня раздражает, вы видели?» Казалось, он вот-вот заплачет. Когда Гала догнала нас, я опять попросила его помириться. Он бросился к ней, стал бормотать извинения и целовать ее.

Я поехала к себе, потрясенная этой неожиданной сценой. Я никак не могла осознать, что Дали и Гала способны ссориться, как обыкновенная супружеская пара. Мэтр повсюду трубил о своей любви к той, которая была единственным смыслом его жизни, он часто говорил мне, что они — пара единственная в своем роде и антибуржуазная. Этим вечером я уличила его в «нормальности», он бранил свою жену, как самый обычный муж. Я была огорчена и удивлена. Дали был таким же, как и все, не таким необыкновенным, как я его себе представляла. Но это сделало его в моих глазах более человечным.

Супружеская сцена была забыта. Но со своим каталонским упрямством (и козерожьим, если верить астрологии) Дали все-таки пригласил Карлоса, молодого человека, послужившего яблоком раздора, позировать в «Мерисе». Мэтр вскоре понял, что слишком легко воодушевился. Шарм Карлоса заключался скорее в его одежде. Он был одет в бархатные брюки с бахромой, спадавшей до земли, на его руках позвякивали браслеты, он был увешан бусами, в руке или за ухом — цветок, духи со стойким запахом, буквально терроризировавшим Галу. Она открывала окна каждый раз, когда он приходил, и окидывала его неприязненным взглядом. Молодой человек, казалось, был выше этого, все время глупо улыбался и говорил на ломаном испанском, смешанном с английским. Он чувствовал, однако, что от Галы нужно держаться подальше, и был очень любезен со мной.

Однажды, в священное время чая «five o'clock», гостиная Дали, как обычно, была полна посетителей: Людовик XIV, Банье и Гранж, Софи и Матти Клервен (художник), друзья и несколько моделей. Объявили о приходе посла Испании, который пришел к Дали, чтобы предложить ему встречу с Доном Хуаном, законным наследником трона, отцом Хуана Карлоса, бывшего проездом в Париже. Этот достойный посланец был явно удивлен «блистательной» ассамблеей, побеседовал с Дали и ушел; на прощание он пожал несколько рук, и, проходя мимо Карлоса, дремавшего в кресле с цветком туберозы в руке, поцеловал ему руку, назвав его сеньорой. Когда дверь за послом закрылась, Дали засмеялся: — Вы видели? Он поцеловал руку Карлосу! Он поверил, что перед ним девушка! Это сенсация! Как это смешно!

Мэтр разболтал эту историю всем, включая и самого посла, с которым увиделся на следующий день. Посол был сконфужен:

— Как, это был мужчина? Но эти длинные волосы… Ужасно…

Он все больше и больше запинался, а Дали был все больше и больше упивался его смущением.

Было очевидно, что Дали предпочитал компанию молодых людей, не представлявших никакого интереса, компании интересных и умных людей в возрасте. Он не мог вынести стареющего вида тех, кого знал полными сил и энергии. В холле отеля мы встретили Эдварда Джеймса, его друга и покровителя из Англии, который пригласил его в Лондон. Дали едва с ним поздоровался и, залезая в машину, вскричал:

— Какой ужас! Вы видели, как он постарел! И эта ужасная седая борода… Вы слышали, что он сказал? «Время оснежило наши волосы». Пусть говорит о своих, старая развалина!

Я с трудом поверила, что они одногодки. Дали часто рассказывал мне об Эдварде Джеймсе, о том, что Джеймс сделал для него в свое время, о его элегантном образе жизни. Это для него Дали придумал свой знаменитый телефон-омар, это он купил самые лучшие картины молодого Дали. А потом, что очень разочаровало мэтра, Джеймс уехал жить в Мексику со своим другом, родом оттуда. Он начал строить среди джунглей город, воплощение своего бреда, разорился, а город так и остался неоконченным.

— Какая жалость! — вздыхал Дали. — Такой воспитанный человек. И еще эта Мексика, самая ужасная страна на свете!

Он всегда очень жестко отзывался о Южной Америке. По его мнению, эта страна впитала худшее в испанской культуре и фольклоре, любовь к кричащим краскам, отсутствие чувства меры, всеприсутствие религии и к тому же извратила язык Сервантеса. Если ему предлагали поехать в Бразилию посмотреть на карнавал в Рио, это было для него худшим оскорблением. Услыхав такое, он в ужасе произносил:

— Только не в Бразилию, избавьте! В этой стране бабочки огромные, как коты, к тому же полно змей и эта Амазонка… Нет уж… Есть только одно место в мире, которое чего-то стоит, и это Ампурдан. Но и то, нужно уточнить — только от Фигераса до Перпиньяна. Я за регионализм. Что вы там говорили о карнавале…

Его соблазняли даже песней, которую сочинят в его честь на карнавале, как это сделали для Брижит Бардо в начале 60-х годов.

— Брижит Бардо? Этим вечером мы ужинаем с ней в «Максиме».