Дали глазами Аманды

Красивым было только их имя. Дали прислонил к стене огромную репродукцию скульптуры Гауди «Христос». И, чтобы в гостиной и шагу ступить было нельзя, он велел поставить там раззолоченную тройку, украшенную хорошенькими подушечками. Этот предмет был темой одного его «мечтания», в котором он видел Галу в виде маленькой русской, едущей зимой на тройке. Поскольку он только что проиллюстрировал «Венеру в мехах» Захер-Мазоха, один мужской журнал загорелся идеей сделать фоторепортаж на эту тему. Поэтому комната, и без того заставленная, была загромождена фотографом и его аппаратурой, меховыми манто, одолженными в магазине. Я была Вандой, Венерой в лисьих и собольих манто, а Дали, сидя у моих ног, вращал выпученными глазами. Я сидела в санях, устланных шкурами пантер, и должна была иметь дикий и агрессивный вид фатальной женщины. Это так мало соответствовало моему характеру, что я хохотала в промежутках между съемками, к большому огорчению бедного фотографа, и без того пострадавшего от Дали, портившего одно фото из двух.

Дали часто говорил, что люди ошибаются, видя во мне злое и садистское существо. Он единственный смог разглядеть во мне чувствительную и ранимую женщину, наивную и невинную. Однако ко мне приросла репутация женщины-вамп, пожирающей мужчин, и приросла надолго, а когда я стала петь, меня попросили даже ее усилить. На самом деле я была скорее сентиментальна.

Однажды в «Мерисе» появилась молодая парикмахерша из Кариты, достаточно красивая брюнетка. Дали нашел ее «типичной» и попросил ему позировать. Она позировала обнаженной и в течение всего сеанса рассказывала Дали, что я — ее кумир, и даже показала мое фото, вырезанное из какого-то журнала. Дали, впечатленный таким совпадением, решил его использовать и сделал коллаж моего лица и Венеры Боттичелли. Он велел увеличить этот коллаж до размеров гигантского фото, украшавшего впоследствии мою квартиру в Лондоне. Этот шедевр, возникший по вине случая, занял всю стену моей спальни.

Чудесный рождественский вечер мы провели с друзьями в «Максиме». Гала была великолепна в расшитом золотом платье, и при ней чистый Дали. Я доставила им в отель лампу-Пьеро, которую Дали нашел замечательной, а Гала подарила мне сумочку от Шанель, настоящую, из набивной кожи, с золотой цепочкой. «Вместо корзинки», — сказала она, улыбаясь. Я тотчас обновила подарок.

Чтобы достойно провести новогодний вечер святого Сильвестра, Дали решил осуществить турне великих герцогов. Он зарезервировал столик в «Дон Камильо», другой в «Оре де буа», еще один в «Бэль эпок». Мы бегали от одного столика к другому: ели за первым, смотрели спектакль за вторым (Дали очень смеялся во время номера Жерара Сети, с его носками на все случаи жизни), а за третьим пили шампанское. С нами был молодой пианист Оливье Грефф, болтавший с Галой. В полночь, при двенадцатом ударе оркестра, Дали и Гала поспешили проглотить 12 виноградин с шампанским, согласно русской традиции. Мэтр полез в карман, чтобы проверить, на месте ли заветное дерево, приносящее счастье, и обнял Галу. Это был достаточно бешеный ритуал, даже на фоне криков «Виват!» и пожеланий счастливого Нового года, звучавших вокруг нас.

В эту зиму Дали решил сделать уступку действительности. Его корабль на Нью-Йорк в первый раз оказался итальянским пакетботом, «Микеланджело», и мэтр должен был сесть на него в Ницце, вместо Гавра. Однажды Дали заявил, что собирается повезти меня на Каннский фестиваль. Я заметила, что обычно фестиваль проводят в мае.

— Какая разница? — ответил он. — Мы проведем собственный Каннский фестиваль. Я — режиссер, вы видели «Андалузского пса»? Вы — актриса, вы ведь снялись в одном фильме? (Он имел в виду незначительный фильм, снятый в Бретани, «Марс в пост», глупую пародию на научную фантастику, в котором я играла марсианку с желтыми контактными линзами и вертикальными зрачками, как у кошек). Итак, мы устроим фестиваль для нас двоих.

Я приняла приглашение, он взял билеты и зарезервировал комнаты в отеле «Карлтон».

Он был доволен, что мы уезжали с Лионского вокзала, по причине знаменитого вокзального буфета, который мэтр «открыл» для меня. Он организовал там банкет, на который пригласил всех своих парижских друзей. Гала еще на два дня оставалась в Париже, чтобы заняться багажом для Нью-Йорка, и собиралась к нам присоединиться в Канне вместе с «кадиллаком», тоже «уезжавшим» в Америку. Большой обед, устроенный Дали, привлек множество народу. Людовик XIV, несколько далиниан, модели, Юл Бриннер сидел справа, Дали — слева от меня. Пианист во фраке, белых перчатках и в фате играл соответствующие обстоятельствам мелодии, и Дали демонстрировал фильмы Гарри Лэнгдона. Я восхищалась росписью потолка и лепниной. Когда мы собрались уходить, кто-то затянул песню Беко «Что я буду делать сегодня?» Людовик XIV уезжала вместе с нами на Голубом поезде. Капитан и его оцелоты уже были в Карлтоне.

Дали рассказал мне, что поезда оказывают на него эротическое воздействие. Вдруг, неожиданно для себя, я спросила, почему у него и Галы не было детей: