Дали глазами Аманды

— Гений, — ответил он, — не может иметь сына гения. Представьте себе, что маленький служащий железной дороги — внук Леонардо да Винчи! Это немыслимо! Гений не должен способствовать появлению на свет посредственных и прозаичных существ. В этом-то и заключалась трагедия Пикассо. Вы видели его дочь? Нет? Поверьте мне, было бы просто трагедией, если бы такие божественные создания, как мы с Галой, произвели на свет негениального ребенка. Впрочем, мы оба ненавидим семью. Моя меня выгнала: вы же знаете, что я был в ссоре с моей сестрой, которая стала лесбиянкой. Гала никогда не видела свою дочь от Поля Элюара. Мы ничего не хотим иметь в этой жизни, кроме нас самих. И вас, естественно, потому что Гала вас окончательно приняла.

Я уснула, грезя о том, что наконец-то нашла семью, которая позаботится обо мне. Я представляла себя живущей в Кадакесе, помогающей Дали в мастерской. Как бы счастливо текла моя жизнь на берегу моря…

Когда я проснулась, мы уже проезжали берег моря. Солнце блестело на синем небе. Дали постучал в дверь моего купе. «Доброе утро! Мы уже в Каннах!» Наше прибытие в это время года вызвало сенсацию. В «Круазет» не было никого, и наш отель оказался очень спокойным. Дали сфотографировался на террасе с оцелотами Капитана, который был этим очень горд. Их звали Бабу и Буба. Они всегда привлекали внимание на фотографиях, и Дали, не испытывавший к ним никакой симпатии, разрешал их фотографировать только для рекламы. По приезде он позвонил Пикассо, жившему неподалеку, и попросил его нас принять. Они не виделись уже много лет.

Пикассо отказывался вернуться в Испанию, потому что Франко был у власти и, не переменил своего решения, несмотря на то, что Испания оказывала ему почести за почестями. В Барселоне построили очень красивый музей Пикассо. Дали все эти годы посылал ему в июле почтовую карточку с одной и той же надписью: «A juliol ni done, ni cargol» («В июле ни женщин, ни улиток»). Дали понимал, что Пикассо несчастен вне родины, что он мечтает о Малаге своего детства, и хотел убедить его вернуться в Испанию. Но упрямство Пикассо было огромным, и старый художник тихо угасал в Каннах.

Долгожданная встреча не состоялась, и Дали вынужден был довольствоваться длинным телефонным разговором. Они поговорили о живописи, и Дали сказал, что собирается в Нью-Йорк. Пикассо, ни разу в жизни не пересекавший Атлантический океан, удивился:

— Что? Ты собираешься в Нью-Йорк? Но что тебе там нужно?

— Я собираюсь побывать у дантиста.

— В Испании не осталось дантистов? А как жена, надеюсь, хорошо? Ты сейчас с ней в Каннах?

— Нет, я с Амандой.

— Аманда? Это которая? Я ее знаю?

Дали объяснил ему, кто я такая, но я почувствовала, что Пикассо не сомневался в том, что я пассия, скрашивающая старость мэтра. Он фривольно засмеялся, и его тон стал достаточно грубым:

— Это тебя возбуждает, как всегда? Она с тобой хорошо обходится, эта Аманда? Что она тебе делает?

Разговор закончился восклицаниями: «Да здравствует Испания!» и «Да здравствует король!».

Дали мне рассказал, что они вместе ходили в бордель в молодости и что Пикассо был сексуально озабоченным, что сказалось на его картинах.

Мы пообедали в ресторане в Ля Напуль, потом прогулялись после обычной сиесты Дали. Мы должны были ужинать у Флоранс Гульд, миллиардерши, занимавшей в «Мерисе» тот же номер, что и Дали. У нее была роскошная вилла в конце Круазет, где были собраны произведения самых значительных импрессионистов и современных художников. Я всегда скучала на такого рода ужинах, но они меня интересовали в связи с прошлым Дали. Он хотел, чтобы я посетила Кап-Мартэн, с которым у него было связано столько воспоминаний, Сэн-Жан-Кап-Феррат, где он жил на вилле Шанель. Мэтр вкраплял в свои рассказы знаменитые имена. «Детка» Берар, Кокто, Миссиа Серт, Скиапарелли. Я представляла себе русские балеты, Бугатти, интриги и сцены ревности. Мэтр рассказывал мне о Шанель, неотразимой и влюбчивой, которая приютила его и Галу после объявления войны в 1939 году. Пикассо одолжил ему денег, чтобы они смогли уехать в Америку. Гала боялась всеобщей мобилизации. Дали не чувствовал, что это и его касается, и говорил Гале: «Не волнуйся, Галюшка, я никогда не уйду от тебя на войну!»

Следующим этапом было Монте-Карло, где Дали внушил мне восхищение роскошными виллами на берегу моря. Башня в садах казино предшествовала парижскому отелю. Дали был задумчив.

— Я был счастлив показать вам все это. Это целый период в моей жизни, который пришелся бы вам по вкусу, если бы вы родились раньше. Вы были бы королевой. С вашим умом и воображением все бы за вами ухаживали.

Он нежно посмотрел на меня.

— Какая удача, что я вас встретил!

На обратном пути, когда мы проходили через Кап-Феррат, Дали иронически заметил:

— Здесь есть маленькая часовня, которую расписал Кокто. Контурный рисунок, некоторая доля графики… Живопись педераста. Французы странные люди. Они увлекаются незначительными талантами и делают из них великих художников, которых потом превозносят… Это был скорее поэт.