Дальние рейсы

Василий Николаевич просил показать ему эту сибирскую достопримечательность. Я внимательно смотрел по сторонам, несколько раз видел старые пни метра по два в диаметре, но самого кедра нигде приметить не мог. Наверно, повырубили эти деревья вблизи от реки.

Миновав березняк, мы попали в сырой, сумрачный лес. Солнце почти не проникало сквозь густой лапник елей и пихт. В этой вечной тени рос только папоротник. Идти было очень трудно, повсюду валялись переломанные колодины и целые стволы, обросшие густым зеленым мхом. Лежали они в несколько ярусов, скопившись за многие десятки лет: внизу — совсем трухлявые, а наверху — недавние, еще не успевшие сгнить.

И вдруг в чащобе появился просвет: сквозь хвойный полог широким потоком лились солнечные лучи. Преграждая нам путь, лежал огромный ствол очень старого кедра. Этот великан, падая, поломал соседние деревья. Корни его вывернули целый пласт земли и теперь висели безжизненно, словно обрезанные жилы.

— Вот, — сказал я Василию Николаевичу. — Вы хотели увидеть. Наверно, весной свалило.

Мы сели на ствол. По вершинам деревьев пробегал ветерок. Там, ближе к солнцу, попискивала какая-то птица. А внизу царила тишина. Ни шороха. Только чуть слышно звенели вездесущие комары.

— Что-то очень невесело тут, — поднялся Василий Николаевич. — Безмолвие, как на кладбище… Может, угнетает гибель гиганта?

Я согласился с ним и подумал вот о чем. В тайге повсюду много поваленных лиственниц. Дерево это неприхотливое: оно растет и в лесотундре, и на границе степей, не страшат его ни вечная мерзлота, ни каменистая почва. Дело в том, что корневая система лиственницы состоит из множества боковых отростков, уходящих в стороны на три — пять метров, но не углубляющихся больше чем на двадцать — тридцать сантиметров. Такому дереву не составляет труда приспособиться к тяжелым почвенным условиям, но держится в земле оно слабо: ему нелегко устоять под напором ветра.

На завалы погибших лиственниц смотришь без волнения, хотя дерево это обладает многими ценными качествами: древесина его отличается прочностью и упругостью, хорошо противостоит гниению, служит отличным материалом для строительства на сырых местах, для возведения подводных сооружений. Но лиственниц много, и гибель их — дело обычное. А гигантский старик кедр, распластавшийся на земле, вызвал совсем другие эмоции…

Мы уже были недалеко от теплохода, когда справа прозвучал высокий испуганный свист. Я быстро повернулся, но увидел только пушистый хвостик, мелькнувший у груды валежника.

— Что это? — спросил Василий Николаевич.

— Бурундук, — тихо ответил я. Если хотите, можно подождать. Только не надо шевелиться и разговаривать.

— А вылезет он? — усомнился мой сосед.

— Должен вылезти: они любопытные.

Василий Николаевич надел очки, и мы притаились, словно охотники в засаде. Ждать пришлось минут пять. Мне уже начала надоедать эта затея, когда бурундучок появился на сваленном стволе. Полосатый, с выпуклыми черными глазками, он встал на задние лапки, сложив на грудке передние, повертел головой. Потом застыл недвижимо и вдруг начал быстро-быстро «мыть» лапками свою мордочку.

Под ногой у меня треснул сучок, бурундук словно перевернулся в воздухе — так стремительно взметнулись его задние лапки и пепельный хвост. Зверек с писком исчез под валежником и больше не появлялся. Мы отправились на теплоход, сожалея о том, что не имели при себе фотоаппарата.

ТЕКУЩИЙ РЕМОНТ

Наиболее теплое место на палубе за кормовой надстройкой. Мы просидели там весь вечер, рассказывали смешные истории. Далеко за полночь спохватились: пора спать. Поднялись, поразмялись. Но теплоход велик, на нем не одна наша компания. Откуда-то доносилась песня. Мы не удержались, пошли посмотреть. А посмотревши — присоединились.

На носу, под левым крылом капитанского мостика, собралось человек пятнадцать. Худенькая женщина с толстой косой азартно прочитала горьковского «Человека». Негромко и задушевно прозвучал Есенин.

Между тем теплоход двигался все медленнее. Тише журчала за бортами вода. Ни ветра, ни ряби. Поверхность реки застыла, как темное зеркало, а нос теплохода бесшумно, будто острым алмазом, резал ее.

Судно входило в полосу тумана. Он густел на глазах, клубился, обволакивал надстройки, задернул белой кисеей корму теплохода. Штурман, несший вахту, вызвал наверх капитана. Увидев его, мы не преминули, конечно, спеть:

Капитан, капитан, улыбнитесь,
Ведь улыбка — это флаг корабля!

Он внял нашей просьбе. Улыбнулся, наклонился через обвес мостика и спросил хриплым после сна голосом, не холодно ли нам. Мы ответили, что нет, но он все же посоветовал надеть пальто или взять из кают одеяла. Послушавшись заботливого капитана, мы закутались в одеяла, как троглодиты в звериные шкуры.

Дуся, Галина и Розалия Исаевна начали новую негромкую песню: