Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии

Началась международная кампания «Где Любовь Орлова?» – возник одноимённый сайт, на котором шли споры о том, как отыскать беглянку и что с ней делать дальше – отправить на металл, превратить в музей или, может быть, основать на борту плавучее государство. У пропавшего теплохода появились twitter– и facebook-аккаунты. Фразу Have you seen L. Orlova? помещали на кружках и майках. Таблоиды пугали обывателя рассказами о гигантских крысах-каннибалах, живущих на судне и уже готовых десантироваться в Европу. Канадские и шведские рокеры писали об «Орловой» песни, французская метал-группа взяла имя Orlova…

Корабельный век может быть длиннее человеческого, но жизнь «Любови Орловой» оказалась короче, чем у советской примадонны, давшей судну своё имя. Теплоход растворился в морском тумане. Как исчезнувший на поле брани солдат, Orlova числится пропавшей без вести. На сайте marinetraffic.com о ней сказано: «Статус: списан или потерян».

«Брежневские» панельные дома – долгие девятиэтажки, опоясывающие владивостокские сопки, – зовут у нас крейсерами. С лифтовыми рубками наверху, антеннами и мачтами они в самом деле похожи на корабли. Особенно в туман.

Слова и соль

Огромное количество морских терминов, чаще всего голландского происхождения, пришли в Россию при Петре. Они известны нам из Стивенсона, Верна, Лондона: все эти стеньги, кнехты, планшири, брештуки, кницы, краспицы, бакштаги, ахтерпики…

Кажется, всё это придумано специально, чтобы запутать непосвящённых. Так когда-то торговцы-офени создали тайный язык, ставший основой уголовного жаргона – фени.

«Погляжу в одну, в другую бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и читаю: “Положили марсель на стеньгу”, – “взяли грот на гитовы”, – “ворочали оверштаг”, – “привели фрегат к ветру”, – “легли на правый галс”, – “шли на фордевинд”, – “обрасопили реи”, – “ветер дул NNO или SW”. А там следуют “утлегарь”, “ахтерштевень”, “шкоты”, “брасы”, “фалы” и т. д., и т. д. … – писал Гончаров о первых днях на «Палладе». – “Боже мой, да я ничего не понимаю! – думал я в ужасе, царапая сухим пером по бумаге, – зачем я поехал!”»

Ладно, если эти термины обозначают сугубо морские понятия: шкот, гак, штаг… Но на море и порог зовут комингсом, и лестницу – трапом, и пол – палубой, и потолок – подволоком, и окно – иллюминатором, и верёвку – концом. Запутать? Подчеркнуть особость – у нас всё иначе, мы жители не суши, но моря и вот даже говорим по-своему? Не солдат, не сержант, не полковник – матрос, старшина какой-нибудь статьи, капраз (каперанг); не дедовщина – годковщина.

В других словах моряки переставляют ударения: компа́с, рапо́рт, Мурма́нск… Почему, к примеру, у лётчиков не так?

«Человек, вдоволь испивший солёной влаги из бездонной чаши океана, поражается странной болезнью, в результате которой со временем наполовину теряет бесценный дар человеческой речи. Такой человек вместо слов родного языка, вполне точно обозначающих тот или иной предмет, применяет вокабулы столь затейливые, что порой с личностью, не заражённой этой болезнью, уже и объясниться не может, – писал знаменитый капитан Христофор Б. Врунгель, предложивший выразительный термин “вмордувинд” вместо невнятного “левентик” (положение судна, когда ветер дует спереди). – В ранней молодости недуг этот поразил и меня. И сколь настойчиво ни пытался я излечиться, меры, принятые мною, не принесли желанного исцеления. По сей день выстрел для меня не громкий звук огнестрельного оружия, а рангоутное дерево, поставленное перпендикулярно к борту (чтобы не допустить путаницы, огонь из ружей или пушек на флоте называли не стрельбой, а пальбой. – В. А.); беседка – не уютная садовая постройка, а весьма неудобное, шаткое висячее сиденье; кошка в моём представлении, хотя и имеет от трёх до четырёх лап, является отнюдь не домашним животным, но маленьким шлюпочным якорем».

Для меня эти слова ожили, когда я освоил своё первое судно – шестивёсельный ял, оснащённый парусным вооружением типа «разрезной фок», и, посидев на кливер-шкоте, пересел за румпель, чтобы приводиться, уваливаться, поворачивать оверштаг и через фордевинд.

Как криминальный жаргон давно проник в нашу речь и уже не воспринимаются в качестве тюремного говора все эти «заначки», «беспределы», «шмотки», так и многие слова, пришедшие с моря, прочно прописались на суше: «маякнуть», «семафорить», «аврал»… Иначе и быть не могло, если мы вышли к трём океанам, а дотянулись – китобойными ли флотилиями, стратегическими ли подлодками – до всех. Привычно и даже стёрто, обесцвеченно звучат выражения «семь футов под килем», «на всех парусах», «мёртвый штиль», «надёжная гавань», «без руля и ветрил», «отдать концы», «красной нитью проходит»…

«Шило» в значении «спирт» тоже пришло с флота – из времён, когда алкоголь на судах хранили в опечатанных кожаных ёмкостях, которые хитрые матросы наловчились незаметно прокалывать шилом.