Разница между нашими дядями Васями с Крестьянской и киношными Рэмбо с Бондами в том, что первым не досталось Голливуда. Если какую-то войну мы проиграли, то лишь информационную.
Во время холодной войны суда Дальневосточного пароходства возили ракеты на Кубу и грузы во Вьетнам. В приморской бухте Витязь готовили дельфинов-диверсантов. Уже в наше время морпехи ТОФ усмиряли пиратов Сомали, дойдя от Золотого Рога до Африканского.
Один из непарадных символов Дальнего Востока – камчатский полигон Кура, который нещадно расстреливают ракетами из глубин Баренцева моря и с космодрома «Плесецк». Бьём своих, чтобы чужие боялись. Пролетев полпланеты, ракеты падают у бывшего Нижнекамчатского острога, где Беринг строил бот «Святой Гавриил».
На Дальнем Востоке случилось несколько полузабытых, но важных войн. Их незнаменитость вызвана и попаданием в тень войн более масштабных, и нашим не всегда осознаваемым евроцентризмом, и советской страстью к засекречиванию. Объяснить забвение можно, оправдать – нельзя. Наши войны нужно помнить, потому что за нас никто этого не сделает – или сделает не так.
На некоторые напрочь забытые войны указывают лишь старые топонимы. Приморская Даубихе, пришли к выводу учёные, – это «река больших войн».
Арсеньев, в честь которого эту реку переименуют после Даманского, вглядывался в старинное название, пытаясь прозреть события многовековой давности: кто здесь жил, с кем воевал, что будет дальше с этой странной землёй, удержится ли здесь Россия?
Уже в силу названия Крымской войны мы, вспоминая её, ищем на карте Чёрное море. Но боевые действия также шли на Балтийском, Белом, Баренцевом морях; некоторые историки считают Крымскую «нулевой мировой». Один из самых впечатляющих её эпизодов произошёл на Тихом океане.
Ни Приморье, ни Приамурье ещё не были российскими, зато российской была Аляска, где добывали «мягкую рухлядь» – углеводороды своего времени. Петропавловский порт на Камчатке служил перевалочной базой для снабжения Аляски. Когда в 1849 году Петропавловск объявили центром только что созданной Камчатской области, в нём жило около полутора тысяч человек. Почта из столицы шла четыре месяца.
Запад делил последние ничейные воды и земли, по Тихому океану шныряли английские, французские, американские корабли. В Китае появлялись колонии европейских держав, соперничавших за тихоокеанские гавани, азиатские рынки, транспортные коридоры.
Известие о возможном нападении англо-французских сил поступило к губернатору Камчатки, командиру Петропавловского порта Василию Завойко в мае 1854 года от гавайского короля Камеамеа Третьего. Завойко обратился к жителям с воззванием: «Англия и Франция соединились с врагами христиан… Петропавловский порт должен быть всегда готов встретить неприятеля, жители не будут оставаться праздными зрителями боя и будут готовы, с бодростью, не щадя жизни, противостоять неприятелю и наносить ему возможный вред…» Штатских мобилизовали в ополчение, горожане принялись строить артиллерийские позиции. После прихода двух больших кораблей, «Авроры» и «Двины», гарнизон вырос почти до тысячи человек. Врага готовились встретить семь только что оборудованных батарей с сорока четырьмя пушками и названные корабли, которые должны были отражать нападение левыми бортами (пушки с правых перенесли на берег).
Тем временем из перуанского Кальяо выходила союзническая эскадра. Старшим флагманом выступал британский контр-адмирал Дэвид Пауэлл Прайс, французами командовал Огюст Феврие де Пуант. На бортах шести кораблей (шестидесятипушечный
Эскадра 19 августа начала штурм, но взять город с ходу не удалось. В этот же день произошло загадочное событие, породившее массу домыслов: адмирал Прайс прямо на борту «Президента» неожиданно застрелился (по другой, и весьма распространённой, версии – погиб случайно, чистя оружие; есть и гипотеза о диверсии). На другой день штурм продолжился. Завойко, учитывая нехватку боеприпасов, приказывал «не тратить времени на стрельбу, а прогонять неприятеля штыками и драться до последней капли крови». Город бился весь – даже дети подносили к пушкам зарядные картузы. Одиннадцатилетнему Матвею Хромовскому оторвало руку. При перевязке он не плакал и на вопрос, больно ли ему, отвечал: «Нет, это за царя».