Дальтоник

— Плохо! Трудно, Берт, особенно сначала!.. — Павла начала рассказывать о себе — видимо, темнота и мужчина рядом, который лишен возможности двигаться, придавали ей смелости, избавляя от неловкости. Она начала со взрыва у Эвжена на предприятии и похорон, к которым оставалась безучастной, оглушенная транквилизаторами. Потом полгода лечилась без особой надежды на успех. Она любила Эвжена, ей недоставало его, каждая пустяковая вещь, каждая мелочь напоминали о нем. Все, к чему он недавно прикасался, все, что они вместе выбирали в универмаге: новая люстра, коляска для Алисы — все это после его смерти стало терниями, больно ранившими Павлу. Она очень исхудала. «Вы должны решить, — сказал ей через какое-то время лечащий врач, с носом как у де Голля, — будете изводить себя воспоминаниями об умершем муже либо жить для себя и своего ребенка! Я рекомендую вам вторую альтернативу». Павла пересилила себя, попыталась как-то жить: ей удавалось, хотя и с трудом, думать об Алисе и о своей работе. Еще были родители, ее и Эвжена. Они старались помочь ей, чем могли. Свекровь раньше, чем сама Павла, поняла, что молодая женщина не может жить монашкой, отдавая бесполезный долг ее уже умершему сыну. Она сказала об этом Павле. Ее слова, видимо, стали решающими. Павла, словно слепец палкой, начала ощупывать камушки будничных радостей. Нашла в себе силу улыбаться, а позже и смеяться. Они жили вдвоем с дочкой там, на другом конце Праги, обе понемногу привыкали к уединению. Павла большей частью не замечала одиночества. Но оно стучалось к ней в дверь в самые трудные моменты. Было страшно, когда заболела Алиса… Ведь своими заботами и болью человеку необходимо поделиться. Павле же делиться было не с кем. Ее яркая внешность привлекала внимание мужчин. Павле казалось странным, что некоторых ее вдовье положение отпугивает, она не могла понять почему, другие, наоборот, липли больше, чем прежде, когда был жив муж. Кое-кто пытался выказать серьезность своих намерений, но это было притворством. Тот, кто ее любил по-настоящему, был женат, к тому же страдал малодушием. Не мог ни на что решиться. Ревнив до умопомрачения, не понимал, что Павла — женщина свободная, обязательств ни перед кем не имеет и может вести себя с мужчинами, как ей заблагорассудится. Им пришлось расстаться — впрочем, не без драматических сцен.

Три года назад она встретила Зденека. Похоже, он ее любит. Но жениться они не будут. Павла привыкла к определенному жизненному стандарту; его алименты, долги и то, что она перестанет получать пособие на Алису, — слишком сильные аргументы в пользу того, что ей разумнее оставаться лишь подругой. Почему бы ей не воспользоваться правом, предоставляемым законом? Павле уже не двадцать, она видит все в истинном свете. Глаза не застит любовь.

Павла умолкла, словно исчерпанная историей собственной жизни, поведанной каким-то странным полушепотом. Губерту не хватало находчивости, и он не сумел сказать что-нибудь подходящее. Он так и лежал, уставившись в потолок. И только после долгого молчания произнес:

— Значит, ты счастлива…

Павла не ответила.

— Слышишь?.. — Губерт, превозмогая боль, чуть-чуть повернулся на бок и взглянул на нее. Лицо ее было видно в профиль, одеяло на груди ритмично вздымалось. Слабый свет давал возможность разглядеть обнаженное плечо. Павла заснула, на удивление быстро и неожиданно, словно ребенок посреди игры. Губерт занял прежнюю, наиболее безболезненную сейчас позу.