Дальтоник

— Я так и не успела зайти к нему, — вздохнула Адамцева, когда педагоги нестройными рядами шествовали за катафалком, медленно везущим Златко в последний путь мимо школы. — Но у меня совсем не было времени!

— Ты обязана была это сделать, — сказала Анечка Бржизова, — ведь он был твоим учеником!

Адамцева оскорбленно умолкла. Никто не хочет понять, сколько у нее в последнее время хлопот. Дважды в неделю автошкола — пожалуй, она сумеет уже ездить без рывков; кроме того, надо было испечь печенье — ее муж большой сластена: песочное, ореховое, сердечки — десять разных сортов, ведь это тоже не пустяк! А ежедневная подготовка к занятиям? Всем ученикам сделать в тетради прописи, подготовить краски, листки для рисования и ластики, хорошо хоть она смогла переписать у Андулы план урока эстетического воспитания, не пришлось самой ломать голову! Андула идет на один урок впереди, гораздо удобнее забежать к ней и посмотреть, что у нее рисуют ребята. Нет, Адамцева не могла зайти к Златко — никак не получалось.

Раухова открыла сумочку и, осторожно вытащив сложенный лист бумаги, протянула его Бржизовой.

— Что это? — спросила Бржизова. Они медленно двигались вокруг школы по проезжей части — автомобили, которые догоняли процессию, либо приспосабливались к ее темпу, либо, с шумом развернувшись, выезжали на магистральную через боковые улицы. Бржизова далеко вытянула руку со страничкой, потому что была дальнозорка и забыла дома очки.

— Эти расчеты делал Златко, когда вернулся из больницы.

Бржизова покачала головой.

— Не могу поверить, чтобы в шесть лет такое!.. А как это попало к тебе, Иванка? — спросила она, возвращая лист бумаги пионервожатой.

— Я к нему заходила…

— Зачем?..

— Так… — сказала Раухова неопределенно и повторила про себя все, о чем тогда говорил с ней маленький Златко.

— Покажи!.. — взяла вычисление Дана Марешова и, просмотрев, заявила:

— Не хотелось бы мне иметь такого ребенка!

Женщины непонимающе взглянули на нее.

— Я бы его боялась! И Бендовы боялись своего Златко, разве вы этого не замечали? Он не выносил авторитетов. И всегда давал понять, что в его мире нет места никому иному. Нет, я довольна своим нормальным ребенком! — И она вздохнула. — С меня хватает ненормального мужа!

— Не тебе жаловаться! — заговорила наконец Адамцева. — Уж как твой-то дома помогает, что же тогда нам говорить?

— Павел?.. — У Даны имя мужа вызвало горькую усмешку. Да, Павел ее муж. Ее муж и отец Павлика. Дана никогда не думала, что, кроме супружеской неверности, супружескую жизнь могут разрушить и иные, столь же губительные причины.

Павел опять торчит дома, возится со своей сверхсовременной аппаратурой и ждет ответа из института. Он послал заявление с просьбой об академическом отпуске. О, хоть бы ему отказали! Впрочем, у его мамаши и в Праге тоже прорва знакомых, и уж она-то непременно все устроит так, чтобы Павлу этот отпуск дали. В который раз! Между Даной и Павлом возникло некое вынужденное перемирие. Однако даже постель, где Павел чувствует себя наиболее уверенно, ничего не меняет. Дана принимает его ночные ласки скорее по привычке или как лекарство от головной боли, утром встает такая же вялая и равнодушная. И неприязнь к мужу все растет.

Убогая, жалкая рождественская ночь! Если б не подарки ее родителей, Дана ревела бы как девчонка. От Павла получила дешевые духи и пластинку с симфонией Гайдна. Музыку Дана любит, но со значительно бо́льшим удовольствием получила б в подарок перчатки. Они ей просто необходимы! Вечером накануне сочельнику естественно, разругались. Своим родителям Павел накупил всякой чепухи на четыре сотни. Но Дану задело вовсе не то, что им досталось больше, чем ей. Просто эти четыре сотни, которые он взял у нее, поставили ее в затруднительное положение. Ей пришлось уже второй раз залезть в ребячьи деньги, те, что выручены за шиповник. В первый раз она вынула из конверта двести, чтоб заплатить за квартиру. И вот опять! Счастье еще, что никто не настаивает, чтобы Дана раздала эти деньги детям сейчас. В первую же получку она долг вернет и от денег избавится. Почему Павел с ней не посоветовался? Вместе придумали бы что-нибудь поразумнее, и рождество могло быть иным.