Дальтоник

Губерт вздрогнул, словно от удара, набрал воздуха в легкие, собираясь дать надлежащую отповедь этой парочке. Он был уязвлен и несправедливо унижен тем, что ему цепляли к спине позорный горб чуждого ему приспособленчества. Губерт обязан защищаться, отбросить от себя подозрение, но прежде всего очиститься перед самим собой. Кутнаерова, сидящая рядом, была ему совершенно безразлична, однако именно она удержала его:

— Оставь их, Губерт, доказывать что-нибудь не имеет смысла! — и положила руку на его сжатый кулак.

Губерт сглотнул горькую слюну и, опрокинув в рот остаток коньяка, достал кошелек, бросил на стойку двадцатипятикронную бумажку, полагая, что коньяк здесь сто́ит не больше, и пошел прочь, не интересуясь больше своей спутницей.

— Постойте, профессор, выпейте с нами! — кричал ему вслед пан Баштил.

Губерт Влах не оглянулся. Кутнаерова съехала с высокой табуретки и, поспешив за ним, догнала его лишь в зале. Губерт хотел было пробраться к столу, но танцующих становилось все больше, словно они хотели до полуночи натанцеваться вволю. Им пришлось танцевать тоже, люстры под потолком уже горели, свет достигал паркета, насыщенный тяжелым туманом спертого воздуха и табачного дыма. Играли польку. Губерт механически двигал ногами, так неуклюже, что Божена рассмеялась.

— С чего это ты? — проворчал он раздраженно.

Кутнаерова ответила, что ей кажется, будто она танцует с сенбернаром.

Губерт извинился.

— Они были пьяны, та парочка!.. — Кутнаерова кивнула головой по направлению к бару. — Стоит ли обращать внимание?

Брови у Губерта полезли вверх, словно крылья хищной птицы.

— На них — нет. — Он рубил слова, словно диктовал телеграмму. — Меня бесит моя персона. Я — трус. И наклал полные штаны.

— Ну, ну, не надо… — успокаивала его Божена.

— Я должен был немедля набить ему рожу! Тогда по крайней мере я бы сейчас не занимался самоедством…

Кутнаерова молчала. Ритм польки неумолимо швырял их по залу. И вдруг, словно вспомнив, она сказала:

— А тебе не кажется, что они не так уж неправы?

Губерт обмер.

— Но, позволь!..

Теперь Божена смотрела на него в упор.

— Знаешь, так считают многие!

Пот струился по его телу, по ребрам стекал холодный ручеек. Что за бешеная полька!

— И ты тоже?

Прядь длинных волос, выбившись из прически, закрыла часть декольте. Кутнаерова стала еще очаровательней, и Губерт заметил это.

— Когда ты пришел в нашу школу, я была о тебе иного мнения.

— Какого? — Он жаждал милосердия. Хоть немного!

— Мне не нравится твое равнодушие. Ко всему и ко всем!

Ну, начинается! Жестокая месть отвергнутой женщины. Клинок, спрятанный в рукаве. Так вот какие раны наносят куртизанки! Смешно. Ведь он вовсе не такой! А если даже такой, разве у него нет права на равнодушие? Полного и абсолютного права! Он, Губерт Влах, неукоснительно выполняет все, что входит в его обязанности! Но станет жертвой Сциллы тот, кто хочет избежать Харибды, иронизируя над собой, вспомнил он слова Гомера.

Губерт обрадовался, что музыка кончилась, молча отвел Кутнаерову к мужу и поблагодарил его. Божена схватила сигареты и закурила. Волосы снова послушной волной лежали на обнаженной спине.

Объявили перерыв и начало лотереи. Дагмар разложила на столе штук десять разноцветных билетиков. Губерт, ткнув пальцем в два синих, спросил:

— Что будем делать с роялем, если выиграем?

— Поставишь его к норкам. Разве ты не слышал, что музыка полезна для здоровья! — ответила Дагмар, и Губерт засомневался: так ли уж велика доля сарказма в ее словах? Распорядитель пригласил невинных дев и отроков тянуть билеты. Но, увы, счастливый жребий выпал школьной сторожихе Поливковой.

Губерт курил, размышляя о тех, в баре, и о Божене Кутнаеровой, и следил за номерами на лотерейных билетиках. Как и следовало ожидать, они с Дагмар ничего не выиграли. Устроитель лотереи объявил, что синие будут разыгрываться в салоне номер два. «В накладе никто не останется!» — кричал он, как зазывала на ярмарке. Некоторые родители уже кинулись в указанном направлении.

— Пошли? — предложила Дагмар и взяла обе синие бумажки с номерами 109 и 44.

— Да брось ты… — У Губерта не было настроения на подобные детские забавы.

— Пойдем! — просьба была и в ее голосе, и во взгляде. И она потащила его вслед за остальными. Коллеги-учителя поднялись тоже. Губерт взглянул на часы: без четверти двенадцать.

— Но после лотереи сразу же домой! — напомнил он.