Дальтоник

Кто-то начал играть светом. Почти все лампы в зале погасли. Родители встретили полутьму криками. Лишь на сцене музыканты светили на свои ноты маленькими фонариками.

Кутнаерова тесно прижалась к Губерту. Он ощутил ее крепкие бедра и упругую грудь. Прижавшись лицом к его шее, она тихо сказала:

— Я ей завидую…

— О боже! Но чему?

Вкрадчивая, нежная музыка уносила, укачивала их.

— Тому, что у нее есть ты… впрочем, ты это знаешь сам! — прошептала она и слегка прикоснулась губами к его шее.

Губерт хотел сказать «не дури», но ее слова обезоружили его. Все, что бы он ни сказал сейчас, все было бы банально и неуместно. Честно говоря, такого рода комплименты по душе любому мужчине, и каждый выслушивает их с удовольствием, но, когда они исходят от столь обольстительной женщины, как Кутнаерова, тут надо держать ухо востро. Предугадать, как ведут себя женщины в подобных случаях, — невозможно, достаточно самого ничтожного пренебрежения — и любящее существо превращается в коварную кобру. Но именно теперь Губерт никак не настроен впутываться в какую бы то ни было любовную авантюру, да еще с коллегой по работе! Ну уж нет, увольте! Где живу, там не блужу — этого принципа Губерт стал придерживаться с первых же своих шагов в школе и не мог пожаловаться, что строгость поведения ему пришлось искупать сексуальными комплексами.

Однако что-то все-таки надо ей сказать! Губерт собрался было назвать ее по имени, но со злобой отметил про себя, что не выдавит из себя «Божена», даже если очень захочет. Имя «Боженка» он счел столь избито-сентиментальным, что не отважился произнести вообще ничего. Черт-те что! Почему у этой красивой женщины такое ужасное имя? Можно было бы, конечно, сказать: «Божка, не дури!» (Здорово, не правда ли?)

Кутнаерова сама помогла ему выйти из положения.

— Мне хочется выпить! — И ее руки, так крепко обвивающие его, сразу ослабели. По тому, как сейчас играл оркестр, Губерт сообразил, что вот-вот будет перерыв. Он подумал: если идти, то сейчас, пока еще танцуют, потом к бару не подступишься!

— Мне тоже… — сказал он, и не солгал. Домой машину поведет Дагмар, в этом на нее можно положиться. И он повлек Кутнаерову в другой зал, где находился бар. Они с трудом пробирались среди танцующих. Дважды Божена куда-то исчезала. Когда она показалась, вынырнув наконец из полумрака, Губерт снова не мог не признать, что Божена неотразима, хотя искусственное освещение и благоприятствовало ей, как, впрочем, и любой другой женщине.

У стойки бара было два свободных стула. Правда, в разных концах. Губерт подождал, пока его дама усядется, потом вежливо попросил одинокого юнца передвинуться вместе со своей рюмкой метра на два вправо и, упершись локтями в узкую стойку, спросил, что они будут пить.

Кутнаерова хотела коньяку. Он заказал ей, и себе тоже.

Когда Губерт заговорил с барменшей, коренастый мужчина на соседнем стуле крутанулся, с минуту изучающе разглядывал Губерта, а потом провозгласил:

— Здравствуйте, пан учитель!

— Добрый вечер! — ответил Губерт. Лицо незнакомца ничего ему не говорило. Губерт уже собрался повернуться к своей спутнице, но коренастый удержал его:

— Вы меня не помните? Я — Баштил, вы учили нашего сына. Милан Баштил, припоминаете?

— Конечно… Что поделывает Милан? — сказал Губерт, пожимая руку мужчины.

— Он инженер-механик, уже женился, у него ребенок.

— Милан был способный парнишка! — заметил Губерт.

— Он вас очень любил, — пробасил мужчина, и Губерту было приятно это слышать.

— Ладя, это пан учитель Влах, чтоб тебе было известно! — повернулся коренастый к своему соседу, который тянул из пузатой рюмки какой-то ликер. — У него учился наш Милан.

Тот поднял отяжелевшие веки и изобразил улыбку. Барменша принесла коньяк. Губерт поднял рюмку и чокнулся с Кутнаеровой.

— За что пьем?.. — спросила она, пронзая его взглядом, слово лучами лазера.

— За что хочешь!..

— За то, чего ты не пожелал бы услышать! — грустно усмехнулась она.

Чокнулись еще раз.

Отец хорошего ученика Баштила дружески хлопнул Губерта по плечу.

— Ну и отделали же вас «товарищи»! — заявил он осведомленно.

Губерт выпил еще, чувствуя приятное жжение коньяка. Ему решительно не хотелось сейчас ни о чем рассуждать, тем более о своем переводе в Крушетице. Приди они сюда чуть попозже, эта парочка уже отвалилась бы от бара, но сейчас Баштил упорно объяснял своему приятелю — разумеется, в голос, чтобы слышали все сидящие вокруг, — о причинах головокружительного падения Губерта.

— Дак я же тебе говорил и говорить буду, что все это свинство! — гудел его приятель.

— Да… свинство! — поддакивал пан Баштил.

— Бестии! — снова облегчил свою душеньку его дружок. — Все до одного! Без исключения!..

Губерт Влах взглянул на Божену и, заметив, что улыбается даже барменша, спросил в наступившей тишине:

— Вы и меня тоже имеете в виду?

— Вас тоже! — подтвердил мужчина и уперся в Губерта остекленевшим взглядом.

Пан Баштил пытался угомонить его:

— Погоди, Ладя, погоди… — перебил он его и понимающе улыбнулся Губерту. — Пан Влах не коммунист! Он только в партии! А это, как известно, две большие разницы!