– И когда ты опять к ней поедешь?
– Завтра.
– А мне с тобой можно?
– Это еще зачем?
– Интересно!
– Что тебе интересно?
– Ну, что у нее получается…
– Она тебе не покажет.
– Почему это?
– Потому что целому дураку полработы не показывают. А там даже не полработы, пока только наброски.
– А ты их видел?
– Нет.
– А почему?
– Я же сказал: целому дураку полработы не показывают.
– Значит, ты тоже дурак?
– Выходит, дурак! Ладно, Кристина, я устал. И хочу спать. Я сыт разговорами.
– Рома, погоди…
– Что еще?
– А когда будет готов портрет?
– Пока не знаю. Что ты привязалась с этим портретом?
– А я тоже хочу портрет. А то у Верочки есть, у Ванды тоже…
– Ладно, там видно будет, если мне мой портрет понравится, так и быть, закажу и твой тоже…
– Ну, за второй портрет она должна будет сделать хорошую скидку.
– Поживем – увидим!
– Ромочка, я тебя обожаю!
– Обожаешь? Вот и славно! Я пошел спать.
Ему вдруг стало смертельно скучно. Он заглянул в детскую. Дочка спала. Он осторожно поправил одеяло, и на цыпочках вышел из детской. С ума сойти. Веронике уже семь лет, за всеми делами он почти не заметил, как пролетели годы. Навалилась усталость. Придется выпить снотворное.
Тимур маялся. Раздражение, накатившее еще в Париже, вдруг с новой силой ожило в нем. Опять раздражало все. Раньше он даже любил читать газеты, теперь не мог взять их в руки. Такое впечатление, что все кругом рехнулись. Позвонил Роберт:
– Дружище, ты и впрямь от меня не отвернулся?
– А разве должен?
– Ну, судя по последним событиям, вроде, должен, – горько проговорил Роберт.
– А я на всю эту пакость плевать хотел. Я это все ненавижу! Такое впечатление, что все кругом свихнулись. Короче, если я тебе понадоблюсь, позвони, встретимся, выпьем, поговорим.
– Тимур, ты серьезно?
– Серьезнее не бывает.
– Спасибо, спасибо, дружище!
Тимуру показалось, что в голосе Роберта были чуть ли не слезы.
– Слушай, Боб, ты сейчас где?
– Дома.
– Хочешь, я прилечу?
– Нет, лучше я сам… – он помолчал. – Знаешь, меня сняли с роли… И хотят вообще закрыть проект…
Тимур громко матюгнулся.
– Что ты сказал? Это знаменитый русский мат?
– Он самый. Давай, старик, приезжай, остановишься у меня. Зачем тебе светиться в отеле?
– Да, ты прав, так будет лучше. Спасибо тебе!
– Хватит благодарить! Не за что! Для меня это только естественно! Сообщи, когда прилетишь, я тебя встречу.
– Скорее всего, прямо завтра и прилечу. Невмоготу мне…
И он отключился.
Кажется, мне пора возвращаться домой, к отцу. Этот бред только набирает обороты. А там… Там Сандра. И он словно воочию увидел, как сверкнули рыжиной на солнце ее волосы, когда она прыгнула в сугроб. Какая же я скотина. Даже не поинтересовался ее здоровьем… А у кого мне было интересоваться? У нее самой? У ее сына? У Веньки? Безопаснее всего у Веньки. Смешно, ей-богу! Да и поздно сейчас, поезд, как говорится, ушел, больше месяца прошло. Она небось уж и думать обо мне забыла. Разве что вспоминает, когда подходит к своему попугаю, моему тезке. И то, вполне вероятно, зовет его просто «попка-дурак».
Сутырин, подъезжая к дому Сандры, вдруг поймал себя на том, что радуется. Чему, интересно? Тому, что опять навалило снегу и на дорогах скоро будут кошмарные пробки? Или я просто радуюсь редкой возможности побыть наедине с очень интересной и без сомнения умной женщиной? И к тому же можно будет спокойно курить? Или все это вместе называется радость жизни? Ох, давненько я ее не испытывал вот так, на ровном месте… Лет десять, наверное…
Во время сеанса он заметил, что Сандра то и дело бросает взгляды в окно и на губах у нее играет непонятная улыбка. А за окном все мело…
– Простите, Сандра, но чему вы улыбаетесь?
– Снегу. Люблю, когда много снега…
– Да что ж в этом хорошего? В наших-то условиях? Хотя однажды я оказался в Зальцбурге, когда там был жуткий снегопад. О, это был сущий кошмар! И полное ощущение, что никто этот снег убирать и не собирается.
– А я тут, в этом доме, смогла, наконец, осуществить свою давнюю, собственно, еще детскую, мечту, – словно бы невпопад проговорила Сандра.
– Можно узнать, какую?
– Можно. А впрочем, это может показаться такой глупостью…
– Сандра, так нечестно! – улыбнулся Сутырин.
– Ну ладно… Я смогла тут с крыши сарая прыгнуть в сугроб. Это такой сумасшедший кайф!
– С крыши в сугроб? Ничего себе! Хотя это должно быть здорово… Однако для такой дамы… Как-то…
– Несолидно, да?
– Именно! Именно несолидно, – рассмеялся Сутырин.
– Перестаньте смеяться и сядьте, как сидели! – потребовала портретистка.
– Ох, простите! И сколько раз вы так прыгали?
– К сожалению, только три. Потом приехали гости, а еще потом снег растаял, а сейчас я смотрю в окно с надеждой.
– Но после первого же прыжка вы наверняка были вся мокрая?
– Да не сказала бы. Я в купальнике прыгала.
– Сумасшедшая женщина! – с восхищением проговорил Сутырин.
– В вашем тоне сквозит зависть!
– Это точно, но в мои пятьдесят как-то уже…
– Несолидно?
– Да-да, несолидно.
– Ну, может, вы и правы…
– А в вашем тоне сквозит презрение!
– О нет, просто сочувствие.
– Ох вы и язва… Скажите, Сандра, а вы не согласились бы написать портрет моей жены? Она, можно сказать, жаждет!