Дама с букетом гвоздик

Повисла пауза, долгая ужасная пауза. Джанет осела на кресле, опустив подбородок к иссохшей груди. У нее кружилась голова, она едва заметила, как Феми встала, едва расслышала ее слова:

– Что ж, мне пора. Я говорила, что зашла ненадолго. Превосходный чай, и пряник просто прелесть. Спасибо за компанию.

Джанет не ответила. Впервые за пять лет она не встала, чтобы проводить гостью. Феми вышла из дома, но Джанет даже не пошевелилась.

У школьных ворот Феми на мгновение замерла, напыжившись, словно старая курица, обозревая пейзаж, вдыхая полной грудью свежий воздух. Ей не в чем было себя упрекнуть; она выполнила свой долг и получила при этом массу удовольствия. Внезапно она обернулась и увидела, как Дейви огибает трактир по дороге из школы. При виде него ее глаза заблестели. С нее слетели остатки притворной кротости. Она высоко подняла голову и встретила его лицом к лицу.

– Ты! – заверещала она. – А ведь ты хотел прибрать к рукам гаршейковский приход! Ну и кашу ты заварил! Как ты только смеешь смотреть мне в глаза! Не видать тебе прихода как своих ушей! Скажи спасибо, если из школы не попрут!

Она вихрем развернулась, взмахнув юбками, и зашагала прочь.

Дейви смотрел ей вслед. Он хотел было пойти за ней, но она уже ушла далеко. Повернувшись, он распахнул ворота и поспешил в дом.

– Что случилось, матушка? Похоже, в деревне все рехнулись. Там у ворот я встретил миссис Скулар… а по дороге домой сегодня все отводили глаза при виде меня!

Джанет медленно встала, как будто ее ноги и руки налились свинцом. Повернулась к сыну. Ее глаза горели на мертвенно-бледном лице.

– Еще бы! – прошипела она. – Меня тоже тошнит от твоего вида.

– Но в чем дело?

На его осунувшемся лице была написана тревога.

– В тебе, – ответила она, – как и всегда. За что Господь послал мне такого сына?

Ужасная мысль осенила его.

– Это Д-джесс, – запинаясь, пробормотал он, – Джесс Лауден?

– Так ты признаешь свою вину! – усмехнулась она. – Галантный кавалер хвастается своей победой.

– Нет-нет! Я здесь ни при чем, матушка! Это не я.

Ее усмешка стала еще более кривой.

– Так ты все отрицаешь?

– Да!

Джанет выпрямилась во весь рост.

– Хотя бы не лги мне! – яростно вскричала она. – Ты всегда приносил мне одни разочарования. От тебя не было ни радости, ни утешения. Ты навлек на меня поистине ужасный позор. И в дополнение ко всему ты лжешь мне, своей собственной матери, ради спасения своей жалкой шкуры?

Ее издевки вывели его из себя. Не подумав, он бросил:

– Я не лгу, матушка. Я здесь ни при чем. Это Роб!

Тишина. Страшная бледность покрыла ее лицо. Она занесла руку, чтобы ударить его.

– Что?! – крикнула она и со всего маху отвесила ему пощечину. – Ты смеешь обвинять своего святого брата, который смотрит на нас с Небес! Какая же ты мразь! Ты не чудовище, ты хуже! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!

– Матушка!

Он поднял руку, заслоняясь от ее ударов, отступая. Слезы навернулись у него на глаза.

– Я не… я не то хотел сказать!

– Да неужели! Трус, тварь ползучая! Да как у тебя язык повернулся оклеветать честного парня, который не может ничего ответить из могилы! Лучше бы Господь забрал тебя и оставил мне Робина.

– Я тоже этого хотел бы, – прошептал он побелевшими губами.

– Ты лжешь! – воскликнула она, ее грудь тяжело вздымалась. – Ты бы этого не хотел. Ты лжец и трус. Но я всей деревне расскажу, какую напраслину ты возвел на моего бедного мертвого Робина. Уж я постараюсь, чтобы ты получил по заслугам. Да, Господь свидетель, ты это заслужил. И получишь все, что тебе причитается.

Замолчав, она развернулась на каблуках и вышла.

Вечер в субботу на той неделе выдался пасмурным и душным. Дейви толком не сознавал течения времени, каждый день был настоящим кошмаром, нагонял оцепенение и страх. Но наконец-то настала суббота! Никакой школы, никакой Джесс Лауден, никаких разинутых детских ртов и глаз, в которых написано тайное знание: «Ты – табу».

Вот именно – он был табу! По дороге к мельнице Хоуи его разбирал истерический смех. Его измученному рассудку казалось смешным, болезненно смешным использование этого дикарского кодекса в христианской общине. И все же на него наложили табу. Ему хотелось кричать от напряжения, несправедливости и стыда.

Охваченный смутным страхом, Дейви свернул с дороги и спустился к заброшенной мельнице. Он попросил Струтерса встретиться с ним здесь, но предчувствовал разочарование – старик наверняка не придет. Он едва не заплакал от облегчения, когда увидел, что пастух сидит на низкой стене вдоль канала, опершись спиной о ржавую лопасть старого колеса, а его колли лежит у подножия плотины.

– Рад тебя видеть, Дэн, – произнес Дейви надломленным голосом. – Я боялся, что ты не придешь.

Струтерс вынул трубку из рта и жестом пригласил его сесть рядом.

– Хорошенького же ты обо мне мнения. Друг я или кто?

– Даже и не знаю, Дэн, – ответил Дейви. Губы у него дрожали. – Неделя выдалась тяжелая. Я бы не удивился… Ох, не знаю, все пошло наперекосяк, все неправильно.

– Угу, – скупо подтвердил Струтерс. – Еще как наперекосяк. Это у вас в деревне все неправильно… а мы у себя на ферме далеко.