Дама с букетом гвоздик

Около половины десятого начал собираться дождь, но лишь несколько крупных капель с шипением пронеслось сквозь пламя лигроиновых горелок. Затем дождь прекратился. Толпа, сгрудившаяся на перекрестке, точно скот, с радостью опустила воротники. Дождя только не хватало! Он бы наверняка испортил все веселье. Хотя большие темные облака громоздились друг на друга, затмевая звезды, без четверти десять, когда Геммелл вышел из трактира, было все еще достаточно сухо. Он был пьян, в стельку пьян, и половина тех, кто последовал за ним, нарезалась не меньше. Ведь Геммелл ставил выпивку весь вечер. И теперь он был для них героем, богом – да кем ему вздумалось бы.

Он локтями пробил себе дорогу сквозь толпу. Простоволосый, коренастый, галстук развязан, волосы растрепаны, на испитом лице разлита бледность. Посреди площади он остановился. Стиснул кулаки, набрал воздуха в грудь.

– Друзья! – воскликнул он. – Я не большой любитель говорить. Терпеть не могу трепать языком попусту. Нет! Нет! Я человек дела! И сегодня вечером я сделаю то, что совершенно необходимо сделать.

Он помолчал и продолжил с еще большим остервенением:

– Я собираюсь найти кое-кого в нашем городе Гаршейке. Вы прекрасно знаете, о ком я. И прекрасно знаете, где мы его найдем. И когда мы его найдем, я потребую, чтобы он женился на честной девушке, которую опозорил. Если он скажет «да», то спасет свою шкуру. Но если он скажет «нет», то получит, что ему причитается.

Раздались громкие одобрительные крики.

– Мы ему покажем! – крикнул кто-то пьяный настолько, что держался за плечо Маккиллопа.

– Сегодня вечером ему не поздоровится, – мрачно подтвердил Геммелл. – И ему это придется не по нутру!

Он повысил голос:

– Вы помните, какую напраслину он возвел на своего покойного брата. Господи помилуй! Те из вас, кто любил Роба, как я, кто плакал на его похоронах, – вы помните, что наплел о нем этот недомерок.

Он еще раз обвел толпу взглядом и во всю мощь своих легких проревел:

– Что скажете, парни? Вы со мной? Если да, то идите за мной!

Дейви сидел в гостиной здания школы. Он провел здесь весь вечер, осев в кресле у пустого камина и безучастно глядя перед собой. Напротив расположилась мать, прямая как струна, словно сторожила его, чтобы не сбежал, и вязала носок с какой-то свирепой, безжалостной неумолимостью. В комнате все застыло; мелькающие спицы лишь подчеркивали иллюзию неподвижности. Стояла мертвая тишина.

И все же, когда гул голосов временами нарушал эту тишину, мать бросала на Дейви горькие вопросительные взгляды. Шум нарастал, она с беспокойством пошевелилась. Все чаще она поглядывала на него и наконец не выдержала.

– Почему ты сидишь как дурак? – с горечью спросила она. – Или ты не слышишь?

– Слышу, матушка, – ответил он, не поднимая глаз. – Слышу!

– Или ты не знаешь, что это значит?

Он ответил точно так же:

– Знаю, матушка. Знаю.

– Знаешь, – язвительно произнесла она, – и все равно сидишь, скрючившись в кресле, словно парализованный! Ты всегда так делал, когда у тебя были неприятности. Помню, ты сидел так ребенком, когда у тебя болела нога. Но ты больше не ребенок. Сделай уже что-нибудь. Меня трясет при виде того, как ты просто сидишь.

Он медленно поднял взгляд и посмотрел на нее:

– Мне очень жаль. Что еще я могу сказать?

– Хватит с меня слов! – в ярости вскричала она. – Сидишь тут и болтаешь языком, пока твое имя треплют по углам. Сделай уже что-нибудь хоть раз в жизни!

Он повернул голову и посмотрел на часы. Было без пяти десять.

– Время на исходе, матушка!

– Время на исходе! – ядовито повторила она. – В каком смысле время на исходе?

– За мной придут в десять. Геммелл с дружками. Я жду их весь вечер.

Она уставилась на него, ее спицы перестали мелькать впервые за последний час. В тишину комнаты проник гул голосов, который стал еще громче.

– В десять, – медленно повторила она, словно говорила сама с собой. – Понятно. Теперь понятно. Они придут, чтобы поставить тебя на колени… чтобы заставить тебя пообещать…

Джанет опять принялась за вязание.

– Они могут делать что им заблагорассудится, – бесцветным голосом сказал Дейви, – но я ничего не стану обещать.

Она снова перестала вязать.

– Не станешь?

– Нет!

Ее задумчивые глаза внезапно блеснули. Она вернулась было к своему вязанию, но спицы застыли в ее пальцах. Джанет уронила на колени иссохшие руки. С болезненным вниманием она всмотрелась в лицо сына и спросила с неожиданной робостью:

– Ты правда не собираешься им уступать?

Он не ответил. Просто смотрел на нее.

Она опустила взгляд. Помолчала. Наконец очень тихо сказала, словно против воли:

– За это, Дэвид, я почти готова все тебе простить. Вот теперь ты мой сын! Если ты встретишь их без страха, я хотя бы смогу тебя уважать! В мужчине главное смелость, остальное не важно.

– Во мне нет смелости, – глухо ответил он.

Джанет словно не услышала. Страшная мысль внезапно пришла ей в голову, и она погрузилась в раздумья. В конце концов с растущим волнением она спросила:

– Ты знаешь, что у Роба уже были неприятности… с Жанной Рентон и той девушкой из Дамбака?

Он вновь не ответил.