Дама с собачкой и тремя детьми (СИ)

"Жалко, что Треплев застрелился именно в этот вечер, в бенефис г-жи Левкеевой, потому что это обеспокоило публику. Душевное состояние его было ужасно. Тригорин отнял у него невесту, отнял мать. Он дрожит, как струна, и наконец эта струна не выдерживает. Кое-кто пожалел Чайку. Она пришла вся беленькая, тоненькая, и принесла открытое сердечко. И с пылкостью молодости отдала Тригорину медальон - вместе со своим сердцем и жизнью. И он всё взял. Любил ли он свою Чайку? Может быть, любил. Но бедная Чайка внесла с собой беспокойство - и тогда он выгнал её из своей жизни. И она пропала в темноте ночи с криком любви и отчаяния. Отчего она не утопилась? Публика пожалела бы о ней и похлопала бы автору. Но автор не посмел заставить её кричать и топиться, как топятся и кричат на сцене героини. Чайка жива и, я уверена, что она успокоилась, оправилась, что ослабевшие крылья её окрепли. Возможно, она уже не любит Тригорина.

"Посмотрите, господа, на сцене "не-пьесу"! Может быть, после таких не-пьес мы увидим вокруг себя то, что не видели раньше, и научимся любить и прощать.."

Остаётся удивляться верному вкусу Лидии Алексеевны и ясному пониманию новаторства чеховской драматургии. Своё мнение она составила совершенно независимо, что свидетельствует о её проницательности и самостоятельности мышления. Пассаж о Нине Заречной - это она о себе. Пусть Чехов узнает, что крылья её окрепли и, может быть, она уже не любит его!

К сожалению, отзыв Л.А-вой остался Чехову неизвестен. Ему было не до того. Уехав тотчас из Петербурга, он уединился в Мелихово, отказываясь говорить о "Чайке". "Никогда я больше не буду ни писать пьес, ни ставить," - твёрдо пообещал он. Брату он сообщил: "Пьеса шлёпнулась и провалилась с треском. В театре было тяжкое напряжение недоумения и позора. Актёры играли гнусно, гадко." Суворину: "В Вашем письме Вы трижды обзываете меня бабой и говорите, что я струсил. Но ведь Вы сами советовали уехать. Я поступил так же разумно и холодно, как человек, который сделал предложение, получил отказ и уехал."

19. Н е с у д ь б а

Свои воспоминания Лидия Алексеевна продолжает так:

"Мы решили встретиться в Москве. Я должна была быть там в марте 1897 г. Антон Павлович сказал, что он приедет из Мелихово." Значит, произошла переписка. Начала, конечно, она. Несмотря на болезнь и тяжёлое душевное состояние, он согласился на встречу. Трудно было бы отказаться после всего пережитого, сказанного и услышанного.

"Сердитая Лидия Алексеевна, мне очень хочется повидаться с Вами, очень, - несмотря на то, что Вы сердитесь и желаете мне всего хорошего "во всяком случае".

Она приехала в Москву, остановилась у родных и 23-его марта получила с посыльным записку: "Большая Московская гостиница, N 5. Я приехал в Москву раньше, чем предполагал, когда же мы увидимся? Погода туманная, промозглая, а я немного нездоров, буду стараться сидеть дома. Не найдёте ли Вы возможным побывать у меня, не дожидаясь моего визита к Вам? Желаю Вам всего хорошего. Ваш Чехов."

Она находилась в гостях у старшего брата-толстовца. Муж отпустил её ненадолго и в надёжные руки: Фёдор, старший брат, был женат на сестре Михаила Авилова; надзор обещал быть строгим.

В тот год исполнялось десять лет супружества Авиловых, юбилей предполагалось отметить достойно. Все знакомые знали, что они - примерные супруги: он - безупречный семьянин и добытчик, она - страстная мать и блюстительница домашнего очага. Она не имела ничего против. К нраву мужа она давно притерпелась, а своё право иногда пописывать рассказики отстояла. Однако Авилов по-прежнему не очень доверял благоразумию жены, склонной к беллетристике и беллетристам. Отпустив её в Москву, он тут же раскаялся и потребовал телеграммой её возвращения.

Встретиться с Чеховым 23-его марта было последней возможностью. Повидаться с ним ей нестерпимо хотелось уже и потому, что она написала новый рассказ - "Забытые письма". Это был не рассказ, а вопль. Она открывала свои чувства тому, кто их вызвал. Он должен был немедленно его прочесть. Как говорила героиня рассказа: "Когда вы поймёте меня, вы меня полюбите."

Уйти из дома без ведома она не могла. Помог Алёша, младший брат, живший отдельно. На тот день пришлись именины Лидии Алексеевны, и он объявил, что устраивает для сестры небольшой праздничный ужин с гостями и музыкой. Брат-толстовец никакие именины не признавал, а его жене Алёша заявил:

- Я тебя не зову: у меня тесно, а ты очень толстая.

Обидевшись, та сказала, что не пошла бы, даже если бы он очень просил.

Обещав Алёше приехать к нему попозже, Лидия Алексеевна трепетно входила ровно в восемь в гостиницу "Московская". Принимая пальто, швейцар подозрительно оглядел даму, а когда она стала подниматься по лестнице, окликнул:

- А вы к кому?

-Номер пять, к Чехову, - смущённо пролепетала она, показав свёрток с рукописями, который несла.

- Так его дома нет, - огорошил швейцар.

- Не может быть! Вероятно, он не велел никого принимать, - догадалась она. - Мне он назначил. Он нездоров?

- Не могу знать. Только его в номере нет. С утра уехал с Сувориным.