Дама в автомобиле, с ружьем и в очках

Он ответил не сразу. Доел свой хлеб, меланхолично посмотрел прямо перед собой через ветровое стекло, откинувшись на спинку сиденья. Потом тихо вздохнул.

– По-моему, он спит, – сказал он.

Очки

Глав-Матушка.

Как-то вечером в Рубе я смотрела на ее морщинистое лицо сквозь бокал с эльзасским вином. Рядом был вокзал, слышались гудки поездов.

Я убита.

Цюрих, 8 октября. Восьмого октября будет четыре года. Еще поезда. Еще номера в отелях. Все так отчетливо.

Как говорили, когда я была маленькая? Волосы мои светлые, глаза мои черные, душа моя черная, ружье мое холодное. Сама не знаю, что я несу.

Со вчерашнего дня я видела столько кипарисов. Прованс – это кладбище. Я буду спокойно спать там, вдали от «звуков бала»[40].

Отель «Белла Виста» недалеко от Кассиса. В каком-то переулке мне на лоб падает капля воды. Грузовой автовокзал в Марселе. Крепость Вильнёва, ее бойницы. Господи, сколько я искала, а нашла только саму себя.

Стекла очков у меня запотели, когда я открыла багажник машины, к тому же они были слишком темными – я ничего не увидела. Предзакатное солнце, опустившись на уровень эспланады, светило прямо в ветровое стекло, обтекая глубокую разверстую яму багажника. Из этой жуткой темной ямы мне в лицо ударил чудовищный запах.

Я вернулась к мальчугану по имени Титу, попросила передать мне мою сумку и поменяла очки. Я устояла на ногах, руки почти не дрожали. Я ни о чем не думала. Мой мозг словно парализовало.

Я снова открыла багажник. Мужчина был завернут в ковер, он лежал, поджав босые ноги. Голова высовывалась из пушистой красной шерстяной ткани, упираясь в стенку багажника, повернутая ко мне в профиль. Я видела открытый глаз, гладкие волосы с проседью на висках, почти прозрачную кожу, обтягивающую острые скулы. Он был лет сорока или вообще без возраста. Я изо всех сил старалась не дышать, но все равно задыхалась. Я протянула к нему свою забинтованную руку, потянула на себя край ковра, чтобы увидеть его. Он был одет, скорее всего, в халат-кимоно из светлого шелка, то ли голубого, то ли зеленого цвета, воротник более темного оттенка был распахнут, обнажая бледную грудь. В ней ровно посередине зияли две дырки, глядя на которые можно было заорать от ужаса, четкие, как следы от пуль, а вытекшая из них кровь лишь запеклась тонкой черной корочкой на груди, остановившись на уровне горла.

Я захлопнула крышку багажника, голова закружилась, и я рухнула на него. Помню, что я хотела встать на ноги, пыталась подняться под палящими лучами солнца, я даже чувствовала под правой рукой, под щекой обжигающий металл машины. А потом поняла, что рядом стоит перепуганный мальчуган по имени Титу, я хотела сказать ему, чтобы он подождал, что это все ерунда, но не смогла.

Он плакал. Я слышала его плач и раскаты смеха вдалеке, на пляже. Девушки в бикини носились по эспланаде, догоняя друг друга. Никто не обращал на нас внимания.

– Не плачь. Все прошло, смотри.

Его карты валялись на земле. Стараясь подавить рыдания, он обхватил руками мои колени, уткнулся головой мне в юбку. Я наклонилась, поцеловала его несколько раз в макушку, пытаясь его успокоить:

– Ты же видишь, со мной все в порядке. Я споткнулась и потеряла равновесие.

Багажник был закрыт, и, скорее всего, он не мог почувствовать жуткий запах, от которого меня до сих пор тошнило. И все же я отвела его подальше, к передней части «Тандербёрда». Он потребовал назад свои карты и монетку в пятьдесят сантимов, которую я дала ему. Я их подняла. Когда я подошла к нему, он пальцем рисовал кружки на крыле машины. Сказал, что это морские ежи.

Я притянула его к себе, села на край тротуара, чтобы его лицо было рядом с моим, и спросила, как же он мог увидеть, что лежит в моем багажнике. Я говорила очень тихо, почти неслышно, очень ласковым голосом. Наверное, сердце у меня билось громче.

– Ты ведь сам не мог его открыть, правда? Кто же его открыл?

– Другой дядя, – сказал Титу.

– Какой другой дядя?

– Другой.

– Тот, кто вел мою машину?

– Не знаю.

– Ты смотрел внутрь вместе с ним?

– Нет, я стоял вот там, сзади.

Он показал мне на желтый «Рено Дофин»[41], припаркованный рядом с «Тандербёрдом».

– Это было давно?

– Не знаю.

– А ты потом ходил к маме?

Он подумал. Я вытерла рукой дорожки от слез на его щеке.

– Да, два раза.

– А дядя, который открывал багажник, не видел, что ты смотришь?

– Видел. Он сказал мне: «Убирайся отсюда!»

Я слегка удивилась, потому что приготовилась к другому ответу, потом вдруг под этим палящим солнцем почувствовала, что меня бьет озноб. Теперь я была уверена, что Филипп не уехал из Кассиса, что он следит за нами.

– Он видел тебя? Ты уверен?

– Он мне сказал: «Убирайся отсюда!»

– Послушай, а как выглядел этот дядя? У него был галстук? Темные волосы?

– У него был черный галстук. И чемодан.

– А куда он ушел?

Он снова задумался. Пожал плечами, как взрослый, и неопределенно указал в сторону то ли пристани, то ли деревни, короче, непонятно куда.

– Идем, я должна отвести тебя к маме.

– А завтра ты придешь?

– Приду.