Дамы тайного цирка

Прошлым вечером я встретила его на Монпарнасе. В Париже стояла страшная духота, и ужинали поздно – непонятно зачем, потому что к вечеру жара лишь частично спадала. Воздух наполнял город, как перегретая застойная вода – ванну. Дышать было невозможно, но всё же вместе с жарой приходила свобода. Женщины использовали погоду как повод не носить вечером чулки и поднимали подолы юбок выше колен. Потные и изнывающие от жажды мужчины позволяли себе больше напитков, чем при других обстоятельствах. Все рестораны с подвесными вентиляторами были набиты битком, так что мы отправились в «Кафе дю Дом», вклинившееся между бульварами Монпарнас и Распай. Мы стояли у бара, завидуя тем, кто рано занял места за столиками. Я заказала коньяк с водой. Кафе сегодня тоже было переполнено, и Эмиль предложил пойти к нему на квартиру. Я ещё больше вспотела от волнения. И Эсме, и Сильви то и дело уходили с кем-то, предоставляя мне возвращаться в цирк одной на такси, но, признаю, я понятия не имела, чего ожидать.

Студия Эмиля находилась в одном квартале от «Кафе дю Дом», на рю Деламбре. Старая лестница так скрипела, пока мы по ней карабкались, как будто могла вот-вот оторваться от стены. Когда Эмиль закрыл за нами дверь, я осознала, что мы впервые остались наедине. В душной маленькой квартирке он приоткрыл оба окна и подтащил к ним самое большое кресло из всех, что там были. Я заметила, что две тарелки, которые он поставил передо мной, были из кафе «Ротонда». Он, видимо, украл столовый набор для нашего сегодняшнего ужина. От Кики я знала, что все художники крадут тарелки и приборы из «Ротонды», но мне это казалось очаровательным. Мы вместе уселись в кресло и, слушая шум Парижа под нами, принялись поедать яблоки и свежий хлеб с гаудой.

Вокруг нас были картины, завершённые и нет. Верхний свет не горел, и мы довольствовались уличным освещением с Монпарнаса. Эмиль, как художник, мастерски управлял светом, из-за этого мне казалось, что и сейчас он намеренно выстроил эту сцену, и про себя я гадала, какой он меня видит. В свете полной луны было особенно заметно, как много в комнате картин. Я начала с любопытством перебирать холсты.

Там было несколько интересных опытов в духе кубизма: прекрасно нарисованные человеческие лица, сложенные из треугольников. В тенях выступающих скул из тончайшей штриховки возникал пейзаж, незаметный, пока зритель не приближался к картине вплотную. Также было несколько портретов ню, изображавших одну и ту же золотоволосую женщину, и я обнаружила, что болезненно ревную его к ней, уверенная, что, пока краски сохли на холсте, Эмиль занимался с ней любовью на изношенных простынях своей узкой постели. Мои икры касались покрывала, и я представляла там, на сбившейся простыни, себя, наши тела, липнущие друг к другу от жары.

– Она красивая, – заметила я. Эмиль подошёл и встал у меня за спиной.

– Oui.

Его честность поразила меня, но всё же он не проговорился, ничем не намекнул на то, что эта женщина – его любовница или была ею в прошлом. Мне хотелось убежать, меня пугало, насколько уязвимой я становлюсь.

– Я бы хотел, чтобы на всех этих картинах была ты. – Я ощутила его присутствие ещё до прикосновения – а затем он мягко положил руку мне на спину между лопаток. – Тогда я не скучал бы по тебе так сильно.

Я повернулась посмотреть на его лицо в лунном свете и встретила его проникновенный взгляд.

– Я хочу видеть вокруг только тебя, Сесиль.

Я покачала головой.

– Ты можешь писать меня каждую ночь. И каждое утро холст будет оставаться пустым.

– Но один раз я тебя нарисовал.

И правда. Его картина навсегда останется моим единственным изображением. Почему-то эта мысль навевала на меня тяжёлую меланхолию.

– Я нарисую тебя снова для последнего портрета.

– Non, – возразила я. – Ты должен нарисовать Эсме. Она самая подходящая модель для третьей картины.

– Но я не хочу рисовать Эсме. Весь Монпарнас уже её рисовал.

– Она призрак, как и я. Сохранится только портрет твоего авторства, – напомнила я. – Ты станешь знаменитым – даже богатым.

По обстановке в его комнате я уже поняла, что он, скорее всего, бьётся изо всех сил, чтобы иметь возможность покупать краски и каждый месяц платить за аренду.

– Почему только я могу рисовать тебя?

– Потому что мы принадлежим цирку. – Я нервно потёрла ладони. – Это магия, Эмиль. Настоящая магия, а не фокусы со светом.

– Моя загадочная Сесиль. – Он взял меня за руку и подвёл к кровати.

– Чем ты занимался до того, как стал художником? – спросила я, меняя тему.

Эмиль уселся на постель.

– Я был на войне, потом вернулся и работал на стройке Сакре-Кёр. Когда стройка закончилась, пошёл на завод красить автомобили.

Наши ноги соприкоснулись, я почувствовала жар его кожи. Его дыхание, когда он поцеловал меня, отдавало коньяком.

– Ты исчезнешь утром?

– Non. – Я легко коснулась его руки.

– Обещаешь?