Дань прошлому

Достаточно напомнить, как отнеслись к знаменитым апрельским тезисам Ленина его ближайшие же единомышленники; какое сопротивление встретил Ленин в своем ЦК, когда поставил вопрос о захвате власти, когда захват сопровождался стрельбой по московскому Кремлю и когда встал вопрос о заключении сепаратного мира с немцами. Можно видеть "гений" Ленина именно в том, что он пошел напролом почти против всех и заставил в конце концов уверовать в себя и тех, кто в нем усомнился. И среди своих большевиков Ленин одно время оставался одиноким. Тем легче было со стороны принять это одиночество за изоляцию.

Власть в Феврале была недостаточно решительной и твердой. Это неоспоримо. Но... Не одно только Временное Правительство отталкивалось от применения насилия для поддержания своего авторитета. Столь же бессильными оказались и другие правительства, даже не революционные, преследовавшие свободолюбивые цели и опиравшиеся при этом на народное волеизъявление или общественное мнение. Если и был здесь порок воли, он не был проявлением специально русской черты или особого свойства русской интеллигенции 17-го года. Это был порок или достоинство - всякой свободолюбивой общественности.

В период Февральской революции 17-го года политическая мораль в России была не той, какой она стала после практики ВЧК-ГПУ-НКВД-МВД и МГБ, после Брест-Литовска, Мюнхена и соглашения Риббентропа-Молотова.

К гибели даже единиц относились бережно, а к гражданской войне относились почти с суеверным страхом. На одной из эс-эровских конференций, если не ошибаюсь, чуть ли еще не в июне 17-го года, М. А. Спиридонова предложила партии с.-р., в виду общего разброда, объявить свою диктатуру. Даже среди своих единомышленников Спиридонова не встретила сочувствия и поддержки. Все другие ее высмеяли.

Во всякой революции различимы два фаса или лика. Один обращен к свободе: это протест диссидента и "нонконформиста", возмущение и восстание против гнета и насилия, прорыв к новому. Другим своим ликом революция обращена в сторону насилия и подавления всего и всех несогласных с нею и с тем, что она провозгласила и утвердила. Это революция "углубленная" или выродившаяся.

Для меня революция произошла в Феврале и Февралем себя исчерпала. В этом отношении я был консерватором, считая необходимым поддерживать Временное Правительство всех составов. И когда десятилетием позже Д. П. Святополк-Мирский, обличая в своих "Верстах" журнал "Современные записки", как "орган русского либерального консерватизма", находил, что "Вишняк, а не Струве имеет право на это имя", я нисколько не был этим ущемлен.

Да, я был "охранителем" Февраля и, как мог, противился всем попыткам его углубить. После радикального упразднения самодержавия главной задачей было закрепить достигнутое - ввести стихию революции в берега, а не подхлестывать ее.

Тотчас же по приезде Ленин засвидетельствовал в тех же своих апрельских тезисах, что "Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран".

Он повторил это за месяц с небольшим до октябрьского переворота: "Революция (февральская) сделала то, что в несколько месяцев Россия по своему политическому строю догнала передовые страны". И Сталин был того же мнения. На 6-ом съезде большевистской партии, 30 июля, он признал, что "такой свободы, как у нас, нигде не существует в условиях войны... нигде у пролетариата не было и нет таких широких организаций". Это не помешало большевикам упрекать Временное Правительство в диктаторских устремлениях и произвести переворот. Это, с другой стороны, должно было побудить каждого противника большевиков видеть во Временном Правительстве точку приложения всех свободолюбивых сил. Только при этом можно было рассчитывать на то, что силы разума и социального сцепления одержат верх над силами распада и разложения.

До-февральский аппарат власти оказался неспособным предупредить революцию или противостоять ей и был ею сметен. Новая власть не сумела создать свой аппарат власти. Не успела и не могла. Психология руководящих групп в значительной мере питалась убеждением, что всякая власть и принуждение, если и не от дьявола, то всё же от злого начала в человеке и обществе, и, чем власти меньше, чем сильнее ее ограничить, чем больше людей и учреждений будут ее контролировать, тем будто бы лучше будет для людей, надежнее для свободы. Это был в 20-м веке русский вариант оптимистического и рационалистического 18-го века, когда Запад был убежден, что управление может быть осуществлено путем добрых законов, которые устранили бы злых.

Много имеется оснований считать превентивную войну - внешнюю и внутреннюю - преступлением: и несомненный агрессор обычно ссылается на то, что он был вынужден прибегнуть к насилию, чтобы предупредить нападение на него. Отталкивание от гражданской войны, как братоубийства, было всеобщим в период Февральской революции. Никто не хотел быть ответственным, что ее начал или "развязал", - но одни искренне и убежденно, а другие - лицемерно.