Данэя

— Понимаешь: нам, действительно, трудно сейчас возразить что-нибудь против. Но выводы? Какие практические выводы, Лал?

— Извлеките их из того, что я сказал вам сегодня: этого достаточно. Если еще не поняли — подумайте! Даю вам ровно неделю.

Лал прочно замолк. На целых семь «дней». Постоянно дежурил в «ночные» часы и отсыпался «днем»: специально оставлял их одних — пусть обсудят все без него. Не произносил ни слова, когда был вместе с ними, — курил или играл со щенком; он старательно не замечал их вопросительные взгляды.

Но в четверг, отдыхая после бани, они оба насели на него.

— Лал, может быть — хватит?

— Я дал вам еще день.

— Но мы уже устали спорить!

— И не хотим ждать еще день!

— Тогда давайте: что вы надумали?

— Мы сошлись в главном: институт неполноценных подобен древнему рабству в самой мерзкой форме. Это первое.

— Да, это так. Но не совсем. Они схожи только в бесправии рабов и нынешних неполноценных. Но в древности эксплуатировали труд рабов, а в труде неполноценных никто не нуждается — их используют почти так же, как домашний скот. Исключение из правила — только няни. Наибольшее сходство с рабами — у гурий. Вот так! Прошу простить: по-моему, я уже начинаю повторяться.

— Неважно! Второе: институт неполноценных бесчеловечен — противен истинно человеческой сущности, — ибо тенденция, заложенная в нем, таит в себе величайшую опасность.

— Пока вы слово в слово повторяете меняя.

— Только я — потому что согласен с тобой целиком. А Эя…

— Я — только допускаю возможность твоей правоты. Законы природы, действительно, кажутся зачастую довольно жестокими, если подходить к ним с меркой человеческой этики. Поэтому возможно и то, что ты не прав. Поэтому не могу решить окончательно. Но очень хочу тебе верить, и с эмоциональной точки зрения я на твоей стороне. Говори дальше, Дан!

— Третье — принципиальный вывод: я считаю, Эя допускает, что существующее положение должно быть изменено. Все люди должны обрести человеческие права: в этом мы принимаем твои основные взгляды. Но главное — как это сделать? Ты не сообщил нам своих конструктивных выводов, а сами мы к единому мнению не пришли.

— Ну, и как считает добиться цели каждый из вас?

— Я: для этого надо рассказать всем о том, на что ты открыл глаза нам. И по возвращении готов принять в этом самое активное участие. Не буду из-за излишней скромности недооценивать свой авторитет — он должен помочь успеху пропаганды. К моменту нашего возвращения обстановка для нее должна стать более благоприятной, чем сейчас. Как ты думаешь, брат?

— Ну, нет — меня не торопи! Говорите пока вы. Я хочу прежде знать, что вы сами думаете.

— У меня все. Пусть теперь скажет Эя.

— А мне кажется, что в первую очередь надо устранить условие, породившее их. Женщины сами должны рожать и растить детей. Тогда исчезнет отбраковка: ни одна мать не допустит ее в отношении своего ребенка.

«В точку!!!»

— Взамен увеличится еще больше потомство неполноценных, — сразу же возразил Дан. — И не начнут же женщины вдруг рожать!

— Начнут: глядя на ту, которая первой сделает это.

— Ну, сие весьма проблематично. Кто из женщин в настоящее время готов пойти на это? Никто, я думаю.

— Такие есть! Ева мне говорила, что есть! И она сама — в первую очередь. Ты напрасно так скептически относишься к этому. Лал! Ну, скажи ты, наконец!

— Эя права! Она женщина — и смогла понять главное быстрей тебя. Ты не удивляйся: ей помог инстинкт материнства — он куда сильней, чем мужской, отцовский. Значит, ты говорила с Евой?

— Да. И довольно много. В тот день, когда вы летали на рыбалку.

— Можешь что-то рассказать о вашей беседе?

— Все. В ней не было ничего, о чем мне не хотелось бы говорить.

— Скажи главное.

— Она снова говорила, что женщины сами должны рожать детей. Что связь детей и родителей должна быть восстановлена, что без этого жизнь никак нельзя считать полноценной. Что это необходимо даже для женского здоровья: природа мстит за невыполнение их органами своих функций — заболевание раком матки и груди не такое уж редкое явление.

Что немало ее коллег, с которыми она близка, с завистью смотрят на рожениц или тайком суют младенцам свою пустую грудь. Что они были бы счастливы сами родить и выкормить детей — но в настоящее время им это не дадут сделать. А если они попытаются, то слишком много авторитетных противников, которые будут в состоянии добиться их бойкота — и тогда детей у них отберут. Но она верит, что это, все-таки, неизбежно.

Что сама она готова нарожать уйму детей, если бы мы ее взяли с собой. Захотела — зачем-то — дать мне специальный архив, в котором у нее собраны материалы и программы буквально по всему, что связано с детьми. Я не хотела ей отказать, сделала перезапись и обещала хоть сколько-нибудь с ним ознакомиться. Но пока еще ни разу в него не заглядывала.

— Вы говорили об отбраковке? Она что-нибудь еще сказала тебе о ней?

— Нет. Совсем.

— Она и раньше тоже — никак не связывала между собой эти вопросы. Значит, в ее взглядах ничего не изменилось. И сделанный вывод принадлежит тебе самой.

— Ты не считаешь, что мне его подсказал? Тем, что говорил прошлый раз.