Даниэль Друскат

— Я не знаю, в чем обвиняют Друската, — сказал Кеттнер, сопроводив эти слова неопределенным жестом. — Рассказывают много всякой всячины. Да, действительно, нам нужны деньги для работ на Топи. Откуда их взять? Возможно, в бухгалтерских книгах обнаружено несколько неверных расчетов во имя нужного дела. Скандал! Нами сразу вдруг все заинтересовались. — Затем он подступил к Штефану. — Макс, — сказал он, — ты вот разыгрываешь из себя благородного, даже соизволил пожаловать сюда собственной персоной. А в прошлом году, когда Друскат в Хорбеке умолял о помощи, вы нас высмеяли.

Штефан поднял руку, как бы собираясь заявить решительный протест, но тут же опустил ее.

Кеттнер уцепился большими пальцами рук за карманы брюк и стал разглядывать красотку Розмари.

— Ваш белый «трабант», фрау доктор, иногда по воскресеньям прятался за домом Друската. Не знаю, что это — банальная история или настоящая любовь. Но я знаю одно: сегодня ваше решение уже никому не нужно. Вы приехали в Альтенштайн слишком поздно.

Розмари выдержала взгляд Кеттнера, его слова разозлили ее. Что ему известно о ней и ее истории? Сейчас она объяснит все.

— Мой дорогой Кеттнер...

— Дай ему сказать! — прикрикнул Гомолла.

— Да, я еще не кончил, — продолжал Кеттнер и, подойдя к Гомолле, уперся ладонями в письменный стол. — Друскат вернется, если вы встанете на его защиту. Он хороший человек. — Нагнувшись к Гомолле, он спросил: — Вы уже звонили прокурору?

Гомолла беспокойно засопел. Не иначе как выбирал подходящее ругательство из своего богатого арсенала.

Однако Кеттнер опередил его.

— И вот что еще, — сказал он. — Друскат говорил мне: «Кеттнер, когда меня нет на месте, ты меня замещаешь». Так мы договорились, так и теперь считаем. И ваша проблема: как тут, мол, пойдут дела дальше, вовсе не проблема. Я буду защищать интересы Альтенштайна. Кстати, я их знаю лучше кого-либо другого. Мои товарищи согласны. Стало быть — уж позвольте мне об этом сказать, — место, на котором вы сидите, принадлежит мне.

Гомолла потер пальцами веки. Затем, немного погодя, он сказал:

— Ну и врезал же ты мне, парень.

— Я не хотел вас обидеть, товарищ Гомолла...

— Ладно уж, ладно, — оборвал его старик. Отодвинув кресло, он встал и тоном человека, вынужденного примириться с неприятностями, сказал: — В конце концов, мы сами вас так воспитали.

Розмари играла серебряной цепочкой, висевшей у нее на шее. Это был подарок Друската. Она водила ею по губам и задумчиво следила за необычной сценой: Гомолла, легендарный герой сотен классовых битв, беспрекословно позволил какому-то молокососу одергивать себя, даже освободил ему кресло. Штефан, казалось, тоже не без злорадства следил за происходящим спектаклем.

После небольшой заминки председательское кресло за столом правления альтенштайнского кооператива занял наконец самый подходящий человек. Гомолла подсел к крестьянам. Старик был немного обескуражен полученной отповедью, это было заметно по тому, как он теперь попросил слова: прежде чем заговорить, он с преувеличенной скромностью поднял руку:

— Разрешите вопрос?

— Разумеется, — кивнул Кеттнер.

— Я всегда считал, — начал Гомолла, — что Друскату с трудом удавалось привлекать на свою сторону людей, что он слишком замкнутый. Тебе он не казался странным?

— Мы, альтенштайнцы, сперва тоже ему не понравились. Видишь ли, когда Друскат приехал к нам одиннадцать лет назад, и деревня была не то что сегодня, да и люди не те, какими стали теперь...

Со своим первым председателем они не поладили. Этот человек, по фамилии Баллин, приехал из богатого кооператива, его направили в отстающий Альтенштайн поднимать хозяйство. Но Баллин потребовал, чтобы жена и дети остались в родной деревне: семья не должна страдать из-за того, что его временно командировали в «тайгу», так пренебрежительно прозвали полоску за Топью. Да и сам он не хотел жить хуже, чем дома, поэтому продолжал получать прежнее жалованье: ведь с кооперативным хозяйством в Альтенштайне дело обстояло из рук вон плохо, как говорится, едва сводили концы с концами, и крестьяне зарабатывали гроши.