Читаем Даниэль Друскат полностью

«Ида, Ида». — Друскат тряхнул головой, потом взял ее за подбородок и, как двадцать лет назад, расцеловал старушку в обе щеки.

Ида со вздохом закрыла глаза и, высоко вздернув плечи, проговорила:

«Истинная дружба не старится, Даниэль!» — Она гордо вскинула голову и, шелестя юбками, ушла, точно унося из зала трофей. Она чуть не налетела на Анну Прайбиш, которая, скрестив на груди руки, прислонилась к двери. Ида хотела было шмыгнуть мимо, но Анна остановила ее, указав на стол Даниэля и на щеточку с совком, забытые Идой в благородном смятении:

«Твой инструмент, дорогуша».

Наверно, любовь все-таки может изменить человека, что ни говори, Ида не испугалась — смерив властную сестрицу гордым взглядом, она холодно проговорила:

«Прошу тебя, Анна, не надо сцен!»

Ида сердито махнула рукой, Анна равнодушно посторонилась, потому что в этот момент ее внимание привлек Гроссман, сидевший во главе стола рядом со Штефаном и Гомоллой. Он встал, постучал по рюмке и обвел взглядом собравшихся. Наконец воцарилась абсолютная и нетерпеливая тишина.

«Дорогие друзья! Товарищи! — начал он. — Кое-что в Хорбеке, и в этом мы могли убедиться, поставлено образцово. Повсюду заметна известная культура, и это не случайно, ибо культура базируется, так сказать, на экономике».

А экономика — примерно так аргументировал он — это самое главное, не так ли? В том-то и дело, хорбекцы сняли с гектара пятьдесят центнеров, а остальные и тридцать-то едва собрали. Разрыв в показателях становится недопустимым. По этому вопросу выступит товарищ Друскат, он же огласит текст воззвания ко всем кооперативам округа.

«Пожалуйста, Даниэль!»

Он жестом поднял Даниэля со стула, газетчики приготовились записывать, репортеры — фотографировать.

Друскат вышел на середину зала, пошире расставил ноги, он стоял в нескольких шагах от стола, напротив Гроссмана, Гомоллы и Штефана, крестьяне и бургомистры придвинули стулья так, чтобы видеть лицо оратора. В одной руке Друскат сжимал подготовленную бумажку, другой он нервно теребил непокорный чуб:

«Так вот, товарищ Гроссман, сто кооперативов отстают и несколько передовиков вроде Хорбека положения не спасают, а пятьсот кооператоров застряли в середняках — твоя статистика доказывает... диспропорцию в сельском хозяйстве, неравномерное развитие... В общем, мы сидим по уши в дерьме! Ситуация требует перемен — а ты считаешь, что можно добиться чего-то обычными методами. Больше порядка, больше усидчивости? Я эту чепуху и читать не стану!»

Гроссман, не веря своим ушам, уставился на Друската, потом в ярости вскочил:

«Изволь объяснить!»

«Воззвание основано на ложных посылках», — спокойно сказал Друскат.

Он разорвал бумажку на мелкие клочки, подошел к столу и высыпал их в пепельницу.

Мысленно все уже были дома, после обеда никто не ожидал сенсаций, и на тебе! Зал загудел, заворчал, представители Совета округа возбужденно полезли за сигаретами, закивали, поджав губы, или неодобрительно насупились. Гроссман простер руку к пепельнице и ледяным тоном произнес:

«Воззвание обсуждалось на коллективе, со специалистами, у нас в секретариате».

Друскат, который уже собирался сесть на место, повернулся к Гроссману:

«Здесь в зале тоже сплошь специалисты, и каждый понимает: что-то должно произойти, чтобы снова могли развернуться парализованные производительные силы».

Он заметил, как Макс Штефан иронически осклабился.

«Макс, я знаю, ты не очень высокого мнения о науке, но, может быть, мне удастся пояснить на примере. Тут как с погодой. Месяцами нет дождя, все сохнет и выгорает, нет, толстячок, тут плевок не поможет...»

Наконец-то шутка, смех разрядил напряжение.

«Нам нужна самая настоящая гроза, — крикнул Друскат, — дождь, долгожданный дождь. Мы в деревнях ждем нового, захватывающего, беспримерного, а ты... — Он круто повернулся и посмотрел Гроссману прямо в глаза. — Ты опять сыплешь лозунгами, годными на все случаи жизни вот уж двадцать лет. И в самом деле требуешь, чтобы мы тиснули это в газете. Нет!»

Друскат был возбужден, тем не менее от него не укрылось, что один из репортеров записал все на магнитофон, кассеты еще вращались. Он на секунду умолк и тут заметил, как Гроссман и Штефан — они сидели слева и справа от Гомоллы — с двух сторон навалились на старика, кто знает, что они там ему нашептывали. Однако Гомолла бесцеремонно отодвинул их и поднял голову. Он как будто бы одобрительно подмигнул ему?

«Скажи человеку, который четко организовал свой труд: еще четче, товарищ! Скажи работяге: работай еще прилежнее! Человеку, который себя не щадил: попотей-ка еще! Скажи измученному: нечего ссылаться на усталость! Знаешь, что он сделает? — Тут Друскат в самом деле хватил через край, он и правда выразительно постучал себя по лбу: — Он вот что о тебе подумает. — И весь зал захохотал. Друскат гаркнул, перекрывая хохот: — Или осатанеет от злости! Ненавижу, когда мы вычисляем прогресс подобными методами: снизим-де на пятьдесят процентов количество лесных пожаров. Так мы далеко не уедем!»

«А как надо? Как?» — крикнул кто-то.

Друскат живо обернулся, поискал глазами — это был один из его коллег.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дитя урагана
Дитя урагана

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА Имя Катарины Сусанны Причард — замечательной австралийской писательницы, пламенного борца за мир во всем мире — известно во всех уголках земного шара. Катарина С. Причард принадлежит к первому поколению австралийских писателей, положивших начало реалистическому роману Австралии и посвятивших свое творчество простым людям страны: рабочим, фермерам, золотоискателям. Советские читатели знают и любят ее романы «Девяностые годы», «Золотые мили», «Крылатые семена», «Кунарду», а также ее многочисленные рассказы, появляющиеся в наших периодических изданиях. Автобиографический роман Катарины С. Причард «Дитя урагана» — яркая увлекательная исповедь писательницы, жизнь которой до предела насыщена интересными волнующими событиями. Действие романа переносит читателя из Австралии в США, Канаду, Европу.

Катарина Сусанна Причард

Зарубежная классическая проза
Новая Атлантида
Новая Атлантида

Утопия – это жанр художественной литературы, описывающий модель идеального общества. Впервые само слова «утопия» употребил английский мыслитель XV века Томас Мор. Книга, которую Вы держите в руках, содержит три величайших в истории литературы утопии.«Новая Атлантида» – утопическое произведение ученого и философа, основоположника эмпиризма Ф. Бэкона«Государства и Империи Луны» – легендарная утопия родоначальника научной фантастики, философа и ученого Савиньена Сирано де Бержерака.«История севарамбов» – первая открыто антирелигиозная утопия французского мыслителя Дени Вераса. Текст книги был настолько правдоподобен, что редактор газеты «Journal des Sçavans» в рецензии 1678 года так и не смог понять, истинное это описание или успешная мистификация.Три увлекательных путешествия в идеальный мир, три ответа на вопрос о том, как создать идеальное общество!В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Дени Верас , Сирано Де Бержерак , Фрэнсис Бэкон

Зарубежная классическая проза
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды – липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа – очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» – новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ханс Фаллада

Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века
Убийство как одно из изящных искусств
Убийство как одно из изящных искусств

Английский писатель, ученый, автор знаменитой «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» Томас де Квинси рассказывает об убийстве с точки зрения эстетических категорий. Исполненное черного юмора повествование представляет собой научный доклад о наиболее ярких и экстравагантных убийствах прошлого. Пугающая осведомленность профессора о нашумевших преступлениях эпохи наводит на мысли о том, что это не научный доклад, а исповедь убийцы. Так ли это на самом деле или, возможно, так проявляется писательский талант автора, вдохновившего Чарльза Диккенса на лучшие его романы? Ответить на этот вопрос сможет сам читатель, ознакомившись с книгой.

Квинси Томас Де , Томас де Квинси , Томас Де Квинси

Проза / Зарубежная классическая проза / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Проза прочее / Эссе