Читаем Даниэль Друскат полностью

Возможно... Но каковы бы ни были его намерения, когда он меня шантажировал, все обернулось против него самого. Он невольно способствовал общественному прогрессу, ведь его зятек Макс, этот индивидуалист, волей-неволей вынужден был подчиниться законам, действующим в обществе, да и честолюбие не позволяло ему плохо работать. Другим человеком он, правда, не стал, так и остался бесцеремонным эгоистом, не отличающимся скромностью. Я знаю, все это недостатки характера, но в них в то же время есть и действенное начало, а Штефан, и это мне импонировало, никогда не лицемерил, никогда не скрывал своих дурных замашек. «Такой уж я есть», — самоуверенно заявлял он.

Было бы нелепо утверждать, что хвастовство, бесцеремонность и чрезмерная самоуверенность являются свойствами, которыми должен обладать руководитель в социалистическом обществе. В таком случае ни я, ни тысячи других руководителей ни на что не годились бы. Как бы то ни было, поначалу слабости Штефана не приносили вреда, даже, напротив, способствовали укреплению кооператива. Я констатирую это без горечи, меня это не очень шокировало, недаром в партшколе я так долго корпел над законами диалектики.

Нет, Штефан не изменился, никто этого не утверждает. Теперь он мог хозяйствовать более масштабно и, будучи руководителем кооператива, делал это с той же хваткой и умением, как раньше у себя в усадьбе.

Он пустил в ход все свои способности и энергию, но теперь ему приходилось делать это не ради себя одного, он вынужден был делиться с другими. Так случилось, что Хорбек вскоре перегнал многие кооперативы. Штефан стал знаменитостью, газетным героем, предметом восхищения... А через одиннадцать лет он стал препятствием, с которым мне пришлось бороться...

Крюгера я сбрасываю со счетов, старик изжил себя, как изжило себя время, породившее его.

Ну а Штефан? Нет, он не воспользовался моим молчанием, хотя я упомянул его имя и занес в протокол, Штефан, мол, знал кое-что, он сжег документ. С меня это вину не снимает.

Я слишком долго молчал, вот в чем моя вина. Мне придется ответить за все одному.

<p><strong>Глава четвертая</strong></p>

1. Этим летом солнце пекло немилосердно изо дня в день, трава на лугах пожелтела и пожухла. Аня стояла в саду Анны Прайбиш среди пышно цветущих турецких гвоздик, бордовых, розовых, белых. Аня называла их «бабушкиными цветами»: корзиночки их напоминали вязаный орнамент и казались девушке такими же старомодными, как и сами сестры Прайбиш. Истории, которые она слышала от старых дам, тоже относились к иному времени, но речь в них шла и о ее отце, человеке совершенно реальном, члене партии, председателе кооператива, о человеке, который был ей другом и товарищем. Прошлое тоже ведь составляло часть его жизни, хотя оно давно уже кануло в историю.

«В то время я считала твоего отца способным на все, — сказала Ида, — даже на убийство!»

В знак утешения она слегка шлепнула Аню по руке.

Аня знала, что в разговорах Ида перескакивает с одного на другое, знала, что в мыслях у нее иногда творится путаница, что она способна нести чепуху, девчонка и сама частенько посмеивалась над чудаковатой фройляйн, однако сейчас она испугалась. Аня отвела со лба прядь волос и направилась к велосипеду, стоявшему у забора. Выезжая со двора, она оглянулась и увидела в окне лицо Анны, белой маской застывшее на черном фоне. «Вот так же, — подумала Аня, — стояли сегодня утром Хильда и Штефан и глядели на меня с такими же неподвижными лицами». Девочке стало не по себе, и она поспешила выбраться со двора.

2. Дорога шла вверх по холму, и Ане пришлось нажать на педали. Она почти одолела подъем, уже видела вдали перед собой дома Бебелова, как вдруг спустила задняя шина. Этого еще не хватало!

Аня в сердцах швырнула велосипед в придорожную канаву и полезла на четвереньках по косогору, шедшему вдоль шоссе. Там среди запыленных зарослей пижмы она опустилась на землю.

Неужели придется вернуться? Может быть, ее подвезет какая-нибудь грузовая машина? Обычно ей не приходилось долго упрашивать водителей. Но что дальше? Возвращаться домой, в деревню? И это сейчас, когда она почти уверена, что отец замешан в какой-то грязной истории?

Он пришел с края света с насмерть перепуганными людьми, сказала Анна, а потом в Хорбеке произошло что-то ужасное, чуть ли не преступление. Почему старуха закрыла лицо черным платком, словно охваченная внезапным страхом. А Ида? Ида рассказывала самые невероятные вещи.

Иногда преступления раскрываются лишь много лет спустя. Однажды давным-давно кто-то убил и ограбил одинокого путника, тело убийца закопал у дороги. Никто не хватился путника, но весной (она читала об этом в одной балладе под названием «Цветок тюльпана» или что-то в этом роде), весной на этом месте из луковицы тюльпана, которую покойник сжимал в руке, вырос красный, как кровь, цветок. По этому цветку и обнаружили убитого, а затем нашли убийцу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дитя урагана
Дитя урагана

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА Имя Катарины Сусанны Причард — замечательной австралийской писательницы, пламенного борца за мир во всем мире — известно во всех уголках земного шара. Катарина С. Причард принадлежит к первому поколению австралийских писателей, положивших начало реалистическому роману Австралии и посвятивших свое творчество простым людям страны: рабочим, фермерам, золотоискателям. Советские читатели знают и любят ее романы «Девяностые годы», «Золотые мили», «Крылатые семена», «Кунарду», а также ее многочисленные рассказы, появляющиеся в наших периодических изданиях. Автобиографический роман Катарины С. Причард «Дитя урагана» — яркая увлекательная исповедь писательницы, жизнь которой до предела насыщена интересными волнующими событиями. Действие романа переносит читателя из Австралии в США, Канаду, Европу.

Катарина Сусанна Причард

Зарубежная классическая проза
Новая Атлантида
Новая Атлантида

Утопия – это жанр художественной литературы, описывающий модель идеального общества. Впервые само слова «утопия» употребил английский мыслитель XV века Томас Мор. Книга, которую Вы держите в руках, содержит три величайших в истории литературы утопии.«Новая Атлантида» – утопическое произведение ученого и философа, основоположника эмпиризма Ф. Бэкона«Государства и Империи Луны» – легендарная утопия родоначальника научной фантастики, философа и ученого Савиньена Сирано де Бержерака.«История севарамбов» – первая открыто антирелигиозная утопия французского мыслителя Дени Вераса. Текст книги был настолько правдоподобен, что редактор газеты «Journal des Sçavans» в рецензии 1678 года так и не смог понять, истинное это описание или успешная мистификация.Три увлекательных путешествия в идеальный мир, три ответа на вопрос о том, как создать идеальное общество!В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Дени Верас , Сирано Де Бержерак , Фрэнсис Бэкон

Зарубежная классическая проза
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды – липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа – очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» – новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ханс Фаллада

Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века
Убийство как одно из изящных искусств
Убийство как одно из изящных искусств

Английский писатель, ученый, автор знаменитой «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» Томас де Квинси рассказывает об убийстве с точки зрения эстетических категорий. Исполненное черного юмора повествование представляет собой научный доклад о наиболее ярких и экстравагантных убийствах прошлого. Пугающая осведомленность профессора о нашумевших преступлениях эпохи наводит на мысли о том, что это не научный доклад, а исповедь убийцы. Так ли это на самом деле или, возможно, так проявляется писательский талант автора, вдохновившего Чарльза Диккенса на лучшие его романы? Ответить на этот вопрос сможет сам читатель, ознакомившись с книгой.

Квинси Томас Де , Томас де Квинси , Томас Де Квинси

Проза / Зарубежная классическая проза / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Проза прочее / Эссе