Даниил Андреев

В «академической» камере и была написана остроумнейшая книга «Новейший Плутарх» тремя соавторами. Инициатор создания «Иллюстрированного биографического словаря воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен от А до Я» Раков стал самым азартным автором, главным редактором, иллюстратором. На свободе занятый преподаванием, учеными и административными заботами, он в заключении писал много. Начал сочинять цикл рассказов «В капле воды», писал литературоведческие эссе – «Судьба Онегина» и «Письма о Гоголе», стихи, чаще иронические. Любивший и превосходно знавший русскую поэзию, поэтом себя Раков не считал, утверждая, что лишен «поэтического мышления».

Когда-то Михаил Кузмин задумал и начал романом «Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» серию жизнеописаний – «Новый Плутарх». Кузмин был влюблен в студента Ракова, посвятил ему книгу стихов «Новый Гуль». И Раков, высоко чтивший поэта, прекрасно знал о кузминском замысле. Он и подвиг сокамерников на эту пародийную книгу. Возможно, толчком к проекту «Новейшего Плутарха» и стал цикл о «жертве Махаона».

Даниил Андреев с детства любил сочинять в шутливом роде. А биографический жанр испробовал еще во времена написания книжки об ученых-изобретателях. Сочинение новелл для «Новейшего Плутарха» стало и для него увлекательной забавой, хотя и в них он верен заветным темам и мыслям.

«Основатель издания» торопил и воодушевлял соавторов. Используя тюремные лиловые чернила и «сок хлебной корки», рисовал иллюстрации и сам написал большинство биографий. В герое одной из них, предваряемой узнаваемым портретом, в Цхонге Иоанне Менелике Конфуции изображен Даниил Андреев. Цхонг – мыслитель, педагог и общественный деятель республики Карджакапты исповедует и воплощает в жизнь взгляды и идеалы автора «Розы Мира» – предмет споров и обсуждений ученых соавторов. Характеристики деятеля в новелле и шутливы, и серьезны. «Фундамент философских взглядов Ц., – характеризует мыслителя Цхонга биограф, – образовывало убеждение о всеобщем родстве возвышенных и бескорыстных устремлений человеческой души к совершенству. Далекий от узких рамок догмы, он в каждой религии чувствовал постижение единого Бога, в каждом искусстве видел поиски единого, по существу, идеала, в каждой философской системе – служение единой истине…» Ц. последовательно отрицал «концепции, связанные с “угашением духовного начала”, т. е. основанные на рационализме и материализме». И еще, Ц., как и Проповедник в «Железной мистерии», не только похож на «идеального руководителя государства, мечтавшегося некогда Платону», но и, следуя своим идеалам, запрещает «занятие охотой и потребление мясной пищи», а главное – утверждает целительную необходимость «босикомохождения». Изложены в новелле и педагогические взгляды Андреева.

Ц. умирает, пав жертвой своей ненависти к обуви, наступив на осколок стекла левой пяткой. Но к насмешкам над «босикомохождением» Андреев привык, приучив к тому, что не терпит обуви, даже тюремщиков. А на дружеские насмешки ответил стихами, предлагая Ракову весеннюю прогулку: «Лёвушка! Спрячь боевые медали, / К черту дела многоважные брось: / Только сегодня апрельские дали / По лесу тонкому светят насквозь». Лесные прогулки могли быть лишь воображаемыми. Даже вносивший раз в десять дней в тюремное житье ожидаемое разнообразие путь в баню – мимо больничного корпуса, по закатанному асфальтом двору, где не пробивалось ни травинки, – не дарил взгляду ни краешка живой природы – вокруг каменные стены, мутные решетчатые окна, и лишь небо вверху в счастливый день сверкнет синевой и солнцем. Даже Раков, петербургское дитя, не питавший андреевской страсти к природе, писал из тюрьмы дочери: «Как я теперь вспоминаю немногие часы, проведенные среди природы! Припоминаю все подробности вида, запахов, звуков; все это для меня – вроде потерянного рая»⁵²¹.

Насмешливый Раков шутил и над собой, описав свое увлечение историей русского военного костюма в биографии военного педагога Пучкова-Прошкина, в жизнеописании основоположника научной дисциплины «Сравнительная история одежды» Хиальмара аф Хозенканта. Сочинительство помогало не думать о 25-летнем сроке, коротать «горькие дни». «А все же, как ни странно, – удивлялся Раков, освободившись, – эти дни бывали и прекрасными, когда мы подчас ухитрялись жить в подлинном мире идей, владея всем, что нам было угодно вообразить»⁵²².

Всё написанное Андреевым почти за два года, всё, что удалось восстановить из погибшего на Лубянке, изъяли при неожиданно проведенном «шмоне». Катастрофа. В третий раз написанное вспоминалось труднее. Жаль было многого, особенно цикла «Московское детство», от которого уцелело два стихотворения, написанных в 1950-м, – об игрушечном Мишке и «Старый дом». А «в четвертый, – обреченно сетовал он, – пожалуй, и совсем почти все забудется»⁵²³.