Данте

...И вошел в лодку и сидел на озере; а весь народ был на земле у озера. И учил их притчами много (Мрк. 4, 1—2).

«Притча», по-гречески, ainigma, «загадка» или parabolк, «сравнение», «подобие», от parabalilen, «перекидывать»: притча-парабола – как бы перекинутая сходня с лодки на берег – из того мира в этот, из вечности во время. «Притча», по-еврейски, агода, «повествование», «рассказ» о том, что было однажды и бывает всегда; а «притча», maschal, – «иносказание», «подобие», в смысле гётевском: «Все преходящее есть только подобие», «сравнение», «символ», – как бы из того мира в этот поданный знак, перекинутый мост[10].

«Все, что у вас, есть и у нас»; это я уж тебе по дружбе одну нашу тайну открываю, хоть и запрещено», – скажет черт Ивану Карамазову[11]. «Все, что у вас», – в здешнем мире «есть и у нас», – в мире нездешнем. Притча – подобие, соответствие, согласие, созвучие, символ – симфония того, что у нас, с тем, что «у них». Тот мир отвечает этому, как звенящей на лютне струне отвечает немая струна. Все, что «у них», обратно-подобно всему, что у нас (первое на земле слово Иисуса, из того мира к этому: «обратитесь», strafute – «перевернитесь», «опрокиньтесь»); тот мир опрокинут в этом, как небо – в зеркале вод; и стоящие на берегу люди, и лодка в озере, и сидящий в лодке, сказывающий притчу, Иисус, – как бы два ряда противоположно-согласных отражений, совпадений, символов: один ряд – в слове, другой – в действии.

Узами подобий, символов, как звеньями золотой, с неба на землю опущенной, цепи, возносится душа человеческая от земли к небу, в неощутимых для нее полетах, как бы в исполинских астрономических «параболах» (то же слово для притчи, parabolк, как для движения небесных тел).

Мир сей как бы пленяется, соблазняется в притчах его же собственным мирским соблазном; уловляется в его же собственные мирские сети[12].

Отплыви на глубину, и закиньте сети (Лк. 5, 4).

Сети – притчи, символы; мир – глубина[13].

Лучше этого никто не понял и не сделал, чем Данте; в большую глубину мира, для большого лова человеческих душ, никто не закидывал сетей своих – символов-притч. Это делали и святые в церкви; но Данте, может быть, первый после Иисуса и ближайших к Нему учеников, сделал это в миру.

О, вы, имеющие здравый ум,
Поймите тайное мое ученье,
Сокрытое в стихах необычайных![14]

Явное учение Данте – от Школы и Церкви – от Фомы Аквинского и Аристотеля; «тайное» – от него самого и от Духа. «Дух душит, где хочет, и голос Его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ио. 3, 8). Дантова «Святая Поэма» есть впервые услышанный людьми не в Церкви, а в миру, голос Духа.

«Смысл этой книги не единствен, а множествен, – объясняет сам Данте. – Первый смысл ее буквальный – состояние душ после смерти; второй, иносказательный (аллегорический)... награда или возмездие человека, смотря по тому, чего заслужила его свободная воля»[15]. Данте, смешивая здесь так же, как все его современники, символ с аллегорией, не видит, как существенно между ними различие. Иносказание, аллегория, делается, символ рождается; та произвольна, как все дела человека наяву; этот неволен, как то, что человек видит во сне; та соединяет явления мира, этот соединяет миры.

Степени символической прозрачности в «Комедии» неравномерны, как бы самое тело ее, вещество, из которого она образована, то густеет, то редеет, как облако.

Ангел благоразумия, Prudenza, с тремя очами; Люцифер с тремя пастями; хвост адского судьи Миноса, свиваемый в столько колец, на сколько кругов ада осужден быть опущен грешник; сложный узор на теле Гориона-чудовища, означающий сложные хитрости лжи: все это, конечно, аллегория, а не символы[16]. Но если Данте смешивает их в сознании своем, то в художественной воле различает. Явное учение его – в аллегориях, тайное – в символах.

Здесь заостри, читатель, взор твой к правде,
Затем, что здесь покров на ней так тонок,
Что сквозь него легко очам проникнуть[17].

Этого «покрова» тонкая, легко для глаза проницаемая, прозрачная ткань соткана из всех явлений здешнего мира, понятых, как вещие знаки, знамения, символы мира нездешнего.

Святая ночь на небосклон взошла,
И день отрадный, день любезный,
Как золотой ковер, она свила, —
Ковер, накинутый над бездной.

Дантова «Святая Поэма» и есть эта, свивающая накинутый над бездной «золотой ковер» – «покров дня» – Святая Ночь, потому что в здешнем порядке день покрывается ночью, а в нездешнем – ночь – днем:

Светом полуденным ночь покрывается, —