Данте Алигьери

По итогам битвы при Монтаперти гибеллины завоевали почти всю Тоскану, кроме Лукки. Правители гибеллинских городов собрались в Эмполи, чтобы решить судьбу края. Тогда прозвучал призыв полностью разрушить Флоренцию, как рассадник гвельфской заразы, потому, что «только сам факт существования этого города может восстановить мощь партии гвельфов». Жителей планировалось расселить по другим городам. Члены гибеллинского собрания горячо поддержали эту идею, но вмешался Фарината дельи Уберти. Как пишет в своем труде «История Флоренции» («Istorie fiorentine») Никколо Макиавелли, Фарината «стал открыто защищать Флоренцию, говоря, что приложил много труда и подвергался многим опасностям только для того, чтобы жить на родине, что теперь отнюдь не склонен отвергнуть то, к чему так стремился и что даровано было ему судьбой, а, напротив, скорее станет для тех, у кого иные намерения, таким же врагом, каким он был для гвельфов; если же кто-либо из присутствующих страшится своей родины, пусть попробует сгубить ее, — он со своей стороны выступит на ее защиту со всем мужеством, которое воодушевляло его, когда он изгонял гвельфов».

Такое заявление поставило партию гибеллинов на грань раскола. Чтобы избежать конфликта, граф Гвидо Новелло, организовавший собрание, снял «флорентийский» вопрос с повестки. Флоренция отделалась разрушением пяти загородных замков и уступила Сиене все спорные территории.

Надо заметить, флорентийцы никоим образом не выразили Фаринате благодарности за спасение города. Даже наоборот. Когда в 1266 году покровитель гибеллинов Манфред погиб в сражении при Беневенто, гвельфы заручились поддержкой неаполитанского короля Карла I Анжуйского, разбившего в той битве германцев, и в ночь на Пасху 1267 года навсегда выгнали гибеллинов из Флоренции. Так вот, особенно сурово победители поступили с родом Уберти: многих убили, все их дома, обсыпав солью, разрушили, постановив оставить «проклятое место» пустым и не строить здесь ни одного здания[37]. И потом еще долгое время потомкам Уберти под страхом смерти запрещалось появляться в городе, хотя другие изгнанники имели шанс получить амнистию. Данте отразил все это в VII песни «Чистилища».

К счастью для себя, Фарината умер раньше этих событий, в 1264 году. Но ему ухитрились досадить даже после смерти. В 1283-м его осудила инквизиция как еретика и эпикурейца.

Что касается личного отношения Данте к официальному врагу своего рода, то оно ясно выражено в X песни «Ада». Фарината спрашивает у нашего героя:

«Поведай мне: зачем без снисхожденья
Законы ваши всех моих клеймят?»

И я на это: «В память истребленья,

Окрасившего Арбию в багрец,
У нас во храме так творят моленья».

Вздохнув в сердцах, он молвил наконец:

«Там был не только я, и в бой едва ли
Шел беспричинно хоть один боец.

Зато я был один, когда решали

Флоренцию стереть с лица земли;
Я спас ее, при поднятом забрале»[38].

* * *

Данте сидел в бывшем кабинете отца, в очередной раз пытаясь разобраться в его документах. Это оказалось непросто, хотя почерк старого Алигьеро выглядел понятным и даже красивым. Но старик старался лишь при составлении списка пожертвований или записи дел не особо существенных, вроде покупки ковра и выбора подарка учителю Франческо. Как только речь шла о ростовщичестве — буквы превращались в непотребные каракули и приходилось буквально разгадывать каждое слово. К тому же сын подозревал, что о самых запутанных делах папаша вовсе не делал никаких записей.

В дверь робко постучали. Такую «деликатность» проявлял братец Франческо, когда ему требовались деньги.

— Заходи, — разрешил Данте, не отрываясь от отцовских закорючек. Младший брат нерешительно потоптался на пороге, проявляя уважение.

— Опять все потратил? — строго спросил старший. — И на что? На учебу? А я вот слышал, будто ты собираешь веселые компании с лютнями и виолами.

— Какие виолы? — скорбно вздохнул Франческо. — Одна лютня была, и то мы сами играли. И учусь я, как муравей, — ежедневно и до кровавого пота.

Данте сочувственно покивал:

— Да уж! Безгранично всемогущество Божие, если он способен создавать муравьев не только разумных, но и склонных к самопожертвованию. Но я не об этом. Мне интересно другое. Вчера на улице я совершенно случайно имел счастье лицезреть моего брата в новом костюме, расшитом золотом. Будучи заинтересован еще более, я пошел к твоему учителю. Я был уверен, что ты задолжал ему, но все уроки оказались оплачены. В свете вышесказанного становится непонятно: откуда мой брат взял деньги на роскошную одежду?

Франческо замялся:

— Ну… вы же, любезный братец, даете мне причитающиеся деньги.

Благородное лицо Данте потемнело: