Данте Алигьери

— Значит, «любовь, любить велящая любимым»? Откровенно говоря, я не ожидал встретить такое в компании пьянчужки Форезе. Кстати, если ты хочешь войти в возвышенный круг истинной поэзии, тебе следует перестать с ним водиться.

— То есть неправильные связи могут пагубно сказаться на уровне моего поэтического мастерства? — уточнил Алигьери. — Продумывайте фразу, прежде чем произнести ее, дабы она не звучала столь смехотворно и недостойно Гвидо Кавальканти.

— Э, да у тебя не только в поэзии язык подвешен. Говорят, ты учился на факультете правоведения? Может, нанять тебя, мне как раз нотариус нужен.

Данте повертел в пальцах кубок:

— Хорошее дело. Вот только душа моя отвернулась от юриспруденции, ей милее общество мадонны Философии.

Гвидо захохотал:

— Мы видели вчера твою мадонну. Неплохой выбор, только уж очень она суровая. Весь вечер говорила о богадельне, которую построил ее отец.

Алигьери удивленно поднял брови:

— Да? А мне показалось, что она, напротив, весела и дружелюбна. Не зря же ее прозвали Весной.

— Весной? Это которая Джованна? — нахмурился Гвидо. — Так ты влюблен не в Биче деи Барди, дочку Фолько Портинари?

— Нет. — Данте произнес это нарочито небрежно и ощутил странное чувство нереальности происходящего. Будто они с Кавальканти разговаривали во сне, и Беатриче незримо присутствовала где-то рядом. Он даже разглядел укор в ее глазах. Стало страшновато. Однако первый поэт никаких странностей не заметил, только щедрее, чем обычно, подлил своему гостю вина.

— Совершенно неважно, каково ее имя, — заметил Гвидо, — главное, она дает тебе пищу для чувства, без которой поэт мертв. По большому счету даже неважно, как возлюбленная выглядит — ведь мы видим ее только глазами тела, но не зрением рассудка. То есть мы не можем познать ее умом в качестве возлюбленной. Значит, она может быть какой угодно.

— Даже уродливой? — усмехнулся Алигьери.

— Ну нет, разумеется, она должна быть красивой, иначе Амор не станет утруждать себя натягиванием тетивы. Я говорил не о внешней оболочке. Так все-таки: как ее зовут?

— Амор не любит, когда выдают его тайны, — уклончиво ответил Данте. — К тому же это может быть вовсе и не она. Наши сердца порой так переменчивы.

Они немного посмаковали вино в молчании. Затем Кавальканти с убедительностью произнес:

— Настоящая любовь подобна лихорадочному жару, который воспламеняет душу, делая ее способной создавать сладостные канцоны. Правда, эскулапы полагают, что такое состояние разрушает здоровье. Во всяком случае, так говорит мой приятель, врач Якопо да Пистойя. Он очень меня ценит и даже посвятил мне один из своих трактатов.

Данте почтительно покивал.

— Однако разрушительная яркая страсть, заставляющая умолкнуть блеклую добродетель, — непременная спутница поэта, — продолжал Гвидо. — Ты должен научиться пользоваться этим состоянием, извлекая из своей мадонны выгоду, которая бы покрыла причиненные страдания.

— Боюсь, мои страдания слишком глубоки, их не искупить простой выгодой. — Данте говорил с улыбкой, маскирующей серьезность тона. — Думаю, месть должна быть более изощренной. Я сделаю явленной ее божественную природу.

— Джованны? — Гвидо зашелся в приступе смеха, пролив полкубка своего драгоценного вина. — Ты правда влюблен в Джованну? Тебе понадобится изрядная проницательность, ибо сие спрятано у названной дамы очень глубоко.

— Не беспокойся, мессир Кавальканти, я умею искать и находить.

С этими словами Алигьери решительно взял винный кувшин и налил себе бокал до самых краев.

Первый поэт неожиданно холодно заметил:

— Вот как? Знаешь ли, есть вещи, которые лучше не искать и уж тем более — не находить.

Данте тогда еще раз вспомнил о скупости Гвидо. Может, не стоило вести себя так бесцеремонно? Однако об истинной причине внезапного изменения настроения Гвидо он узнал гораздо позже.

Глава десятая. Родственники

Одна из башен, расположенных в историческом центре Флоренции на виа-дель-Корсо, 31–33, по сей день носит имя Донати (Торре-деи-Донати). Она четырехугольная, встроена в линию зданий. В ее стене можно разглядеть специальные отверстия, в которые крепились строительные леса, ведь первый башенный кран появился лишь в начале ХХ века. Неподалеку возвышаются другие башни, принадлежавшие семейству Донати, молчаливо свидетельствующие о былом величии их хозяев. В том же районе находятся башни Черки, лютых врагов Донати. А во дворах между ними когда-то стояло несколько домов, принадлежащих роду Алигьери. Вот так тесно все сплеталось на узких флорентийских улочках.

Когда гвельфы раскололись на белых и черных, отношения между разнопартийными соседями накалились и муниципалитет решил хоть как-то изолировать противников друг от друга. Для этого разрушили часть построек в конце переулка, вследствие чего образовалась «аллея скандала», до сих пор открывающая вид на здания, стоящие справа от башни Донати.