Данте Алигьери

Его охватило странное чувство, будто сама память смутилась тем далеким воспоминанием. Тут же ощущение стало образом, и все услышали:

Все в памяти смущенной умирает —
Я вижу вас в сиянии зари,
И в этот миг мне Бог любви вещает:
«Беги отсель иль в пламени сгори!»

Лицо мое цвет сердца отражает.

Ищу опоры, потрясен внутри;
И опьяненье трепет порождает.
Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»

И чья душа в бесчувствии застыла,

Тот не поймет подавленный мой крик…[42]

Ему рукоплескали, одна из дам даже бросила к его ногам розу.

— Когда ты успел сотворить такое чудо? — подивился Кавальканти. — Еще вчера мы слышали твои жалобные речи о покинувшей тебя музе.

— Музы капризны и непредсказуемы, — отшутился Алигьери, — не далее, как сейчас, она соизволила вернуться, даже можно сказать, настигнуть…

Гвидо засмеялся:

— Меня ты не обманешь. Это не импровизация, любезный друг, такие строки требуют тщательной работы. Но превосходно, право, не ожидал.

Чтения закончились, и гости вышли во внутренний дворик — глотнуть свежего воздуха и поделиться впечатлениями. Все хвалили новое сочинение Данте, а он искал предлога остаться одному, чтобы записать свою удачу и взглянуть, как смотрятся строки на бумаге, не обмануло ли его чувство. Но как проделаешь это незаметно, находясь в чужом доме? Вон там у розовых кустов не толпятся докучливые гости. Можно постоять в тишине и хотя бы заучить этот, будто с неба слетевший сонет.

Шаги ее были удивительно легки, он чуть не вскрикнул, услышав знакомый голос совсем близко.

— Это чудесно! Всем так понравилось, но я… — Беатриче замялась. — Видишь ли, я точно знаю, что ты можешь гораздо лучше. Не обижайся.

И снова действительность, надув паруса, неудержимо поплыла куда-то… Далеким зрением он видел перед собой недавний сон, где мудрая девочка сидела в окружении ангелов. Ближнее показывало щеки взрослой дамы под густым слоем белил и румян. Но шея не утратила той детской беззащитной тонкости.

Однако, черт возьми, она ведь только что задела его писательское самолюбие!

— Чтобы высказывать суждения о чем-либо — необходимо хорошо знать предмет, — подчеркнуто сухо сказал он и почувствовал, как все внутри напряглось, будто перетянутая струна. Еще мгновение — и лопнет. Испугавшись, он поспешно добавил: — Может, ты… вы и правы, я просто хочу знать, откуда…

— Я ведь помню тебя много лет назад, — объяснила она, — у нас в доме гостили дети со всей Флоренции, никто из них не сделал игрушечного космоса.

— Или все-таки ада? — Он храбро посмотрел ей в глаза.

Она не смутилась, даже не заметила нарушения приличий, глядя куда-то сквозь него:

— Космос включает в себя и то и другое.

Смысл ее слов показался ему странным. Что есть «другое»?

— Рай, — ответила Беатриче так просто, будто встречалась с этими явлениями каждый день. — Да, — подтвердила она, — они очень близки, даже в нашем городе легко заметить это. Например в больнице, которую построил мой отец. Недавно я видела там самоубийцу, которого выловили из рва и спасли. У него нос почти сгнил, но с каким умилением он слушал, как мы с сестрами-кларетинками поем «Ave Maria»!

Ее привлекательное лицо просияло, освещенное удивительной душевной красотой. Сразу смешны стали условности, не позволяющие ему вот так свободно и радостно беседовать с ней…

Поддавшись порыву, он хотел признаться ей, кто вдохновил его на сегодняшний сонет, но вспомнил: она ведь не в восторге от этого произведения и ждет лучшего.

— Я хочу прославить ваше имя, создав нечто небывалое! — решительно произнес он, удивляясь сам себе. — Да. Клянусь. Во имя той нашей дружбы!

Беатриче улыбнулась:

— Удивительно! Я думала, ты уже давно забыл о ней. Напиши, мне будет очень приятно. Только не клянись, это грех, лучше просто обещай. Я помолюсь за тебя, чтобы вышло хорошо.

Она отошла, оставив его окутанного теплым и мягким покрывалом несказанной радости. Минуту спустя из-за розовых кустов послышались шепот и хихиканье.

— Вот, оказывается, откуда Амор выстрелил в нашего нового поэта! — промурлыкала какая-то дама.

— Надо сказать Джемме, чем все время так занят ее женишок, что никак не может даже нанести визит, — отозвалась другая (это была Лаиса).

Они показались Данте пустыми визгливыми собачонками, но в памяти тут же встала страшная история юной Франчески да Римини. «А роль старого ревнивца исполнит моя невеста», — с грустью подумал он, вспомнив, что Джемма младше его на несколько лет.

Сплетницы удалились, держась за руки и продолжая шушукаться. С какой готовностью они опорочат доброе имя его возлюбленной! Нет, он не даст им такой возможности.

Гости уже переместились обратно в залу — поближе к закускам, которые уже заканчивались. Гвидо Кавальканти оставался верен своей… хм… бережливости.