Данте и философия

Если у Данте и присутствует аверроизм, и если это не аверроизм самого Аверроэса, то не подражает ли он позиции латинских аверроистов XIII в. – Боэция Дакийского или Сигера Брабантского? На вопрос, поставленный таким образом, чрезвычайно трудно ответить «да» или «нет»: трудно по той простой причине, что, если Данте и учил чему-то вроде политического аввероизма, именно его «Монархию» надлежало бы считать, при нынешнем состоянии наших знаний, первым и, может быть, наиболее совершенным свидетельством существования такого движения. Нет ни одного известного нам аверроистского политического трактата, который предшествовал бы «Монархии». Этот факт, разумеется, не доказывает того, что Данте не испытал вдохновляющего воздействия аверроизма. Возможно, что аверроистские политические сочинения, написанные ранее труда Данте, будут однажды обнаружены. Нет также ничего невозможного в том, что на Данте оказали влияние беседы или даже учения, от которых не осталось письменных свидетельств, но плодом которых явилась «Монархия». В самом деле, в часто цитируемом тесте Пьер Дюбуа сообщает нам, что Сигер Брабантский провел в Париже публичный диспут по одному вопросу, заимствованному из «Политики» Аристотеля[289]. Но так как мы не знаем, как долго существовало такое учение, насколько широко оно было распространено и каково было его содержание, а также не знаем, затронуло ли оно Данте, и если да, то каким образом, все то, что мы можем сказать по этому вопросу, ограничивается догадками. А поскольку мы ничего не знаем, лучше воздержаться от разговоров об этом.

Зато, напротив, законно задаться следующим вопросом: не была ли «Монархия» Данте по своим принципам и по тому, как она их применяет, в некотором – и, возможно, весьма оригинальном – роде одним из выражений средневекового латинского аверроизма? Отвечая на этот вопрос, прежде всего надлежит помнить, что латинский аверроизм по самой своей сути был констатацией фактического разногласия между некоторыми выводами философии, которые считались рационально необходимыми, и некоторыми учениями христианского откровения, которые считались истинными в силу авторитета слова Божьего. Но ни в «Монархии», ни в «Пире» мы не находим никаких подтверждений тому, что Данте когда-либо принимал, как рационально необходимый, хотя бы один философский вывод, находящийся в разногласии с христианским догматом. Он не только никогда не учил о вечности мира и единстве действующего интеллекта, не только не отрицал бессмертия души и воздаяния в будущей жизни, но и всегда утверждал, что выводы философии – по крайней мере, насколько она компетентна в этих вопросах – следуют в том же направлении, что и доктрины христианского откровения. К тому же отметим, что Данте и не мог думать иначе, не рискуя нарушить равновесие собственного учения, коль скоро оно целиком опирается на абсолютную достоверность: ту достоверность, которую все виды власти, равно имеющие своим источником Бога, развивали каждая согласно собственной природе и в уверенности в своем взаимном согласии. В действительности разум и вера Данте находятся между собой в конфликте не более, чем вера и разум св. Фомы Аквинского. Данте менее св. Фомы уверен в способности разума к доказательствам, когда речь идет о делах естественной теологии; он обращается к вере несколько чаще, чем это делает теолог; но он всегда делает это для того, чтобы подтвердить или дополнить выводы философии, и никогда для того, чтобы их опровергнуть. Следовательно, если конфликт, который обычно называют конфликтом «двойственной истины», сущностно свойствен аверроизму, то учение «Монархии» вряд ли можно назвать аверроистским.