Данте и философия

Из того факта, что в своих произведениях Данте использовал риторические формулировки, к коим обязательно обращался любой писатель, был сделал вывод, что Данте изучал и затем применял таблицу «модусов» литературного выражения, составленную св. Фомой в комментариях на Псалмы и на «Сентенции» Петра Ломбардского[374]. Точно так же на том основании, что Данте принимал классическую для теологов дистинкцию буквального, аллегорического (или мистического), морального и анагогического смыслов[375], посчитали возможным повсюду искать аллегорический смысл, вплоть до того, что буквальный смысл оказался погребен под бременем символов, которыми его нагружают. То, что у Данте присутствует символизм, причем в великом изобилии, очевидно; однако мы гораздо лучше поймем собственную природу этого символизма, исходя из текста дантовского творения, чем из правил Тихония[376]. Одно дело – сформулировать правила, позволяющие разъяснять различные смыслы Библии: то, чем занимается экзегет; и другое дело – пользоваться этими правилами, как и поступает Данте, при создании текста поэмы, объяснять которую предстоит другим.

Не подлежит сомнению, что в своем творении Данте применял фундаментальный принцип толкователей Библии: в «Божественной комедии», как и в Писании, знаками служат сами вещи. Но представляется, что в этих двух случаях символы нельзя объяснять одинаково, ибо сами символизируемые реальности имеют разную природу. Говоря точнее, населяющие поэму и обозначенные собственными именами люди выглядят в своем символическом значении сущностно иными, нежели все прочие реальности, наделяемые тем или иным духовным смыслом[377]. Если это верно, то для установления их значения нельзя пользоваться тождественными методами.

Возьмем несколько примеров. Хотя интерпретаторы Данте не всегда согласны между собой относительно смысла «сумрачного леса», льва, рыси и волчицы, они все молчаливо исходят из того, что символика этих существ имеет простую природу. Что бы они ни означали, они означают лишь какую-то одну вещь, которая остается по виду одной и той же, сколь бы многообразными ни были способы ее приложения. Кроме того, необходимо подчеркнуть, что практически между комментаторами Данте гораздо больше согласия в отношении символики вещей, чем символики персонажей его творения. Например, selva oscura [сумрачный лес] в начале «Божественной комедии» означает, несомненно, грешную жизнь человека. Скажем ли мы «грех», «порок», «грешная жизнь», это не имеет значения, ибо глубинный смысл остается тождественным. С этой точки зрения также не имеет значения, говорить ли о первородном грехе или о грехе актуальном[378]: прежде всего потому, что одного не бывает без другого, а также потому, что глубинная символика опять-таки остается тождественной: речь идет о грехе.

Это наблюдение можно также отнести к Холму, Солнцу, трем зверям и, вообще говоря, к бесчисленными символам, смысл которых просматривается без особого труда. Безусловно, есть и другие символы, относительно которых никогда не было согласия; но абсолютное большинство интерпретаторов, судя по всему, сходятся в том, что рысь символизирует сладострастие, лев – гордость, а волчица – алчность, или, в техническом и полном смысле слова, своекорыстие[379]. Разумеется, сладострастие, гордость и своекорыстие, в свою очередь, разделяются на виды, но все эти виды входят в один и тот же род, а этот общий род и есть то, что обозначается данными символами. Но их общий характер оказывается чистой фикцией, или, если угодно, просто образом, с которым Данте решил раз и навсегда связать определенное значение. Лес и волчица – это поэтические вымыслы, которые поэт предлагает нам и просит принять в качестве таковых. Для простоты допустим, что все символы такого рода образуют первое семейство. Тогда мы скажем, что в произведении Данте символические фикции, как правило, облекаются одним простым смыслом, который остается однозначным во всех его многообразных приложениях со стороны поэта и который, следовательно, может обозначаться одним словом.