Данте и философия

Реальные персонажи, которых Данте вводит в «Божественную комедию», в некотором смысле тоже могут и должны рассматриваться как облеченные символическим смыслом. Это зримые и внушительные типы духовных реальностей, которые подчас превосходят реальных людей. Однако этот случай глубоко отличен от предыдущего. Как только мы поняли, что Орел символизирует Империю, мы не ожидаем от этого символа никаких сюрпризов – по той простой причине, что бытие орла, о котором идет речь, сводится к бытию в качестве символического образа Империи. Совсем иначе обстоит дело с Данте, Вергилием или св. Бернардом Клервоским. Нам говорят, что Данте символизирует homo viator, человека, совершающего странствие своей земной жизни. Несомненно, так; но Данте символизирует человека-странника потому, что в действительности им является. За поэтическим вымыслом «Божественной комедии» мы обнаруживаем человека, рассказывающего свою собственную историю и свой собственный человеческий опыт – опыт освобождения от порока действием божественной благодати:

Tu m’ai di servo tratto a libertate
[Меня из рабства на простор свободный…].

(Рай,

XXXI, 85).

Quinci su vo per non esser piu cieco
[Я вверх иду, чтоб зренье обрести].

(Чист,

XXVI, 58).

Эти стихи, как и множество других, которые мы уже приводили и которые могли бы привести, подразумевают изначальную реальность повествования и персонажей, которые в нем встречаются. Вергилий в «Комедии» тоже ведет себя как живой человек, с которым у Данте установились определенные личные отношения; то же самое можно сказать о св. Бернарде Клервоском. Таким образом, символическое значение этих персонажей по необходимости оказывается сложным: ведь они остаются самими собой, и слово «символ» не может прилагаться к ним в том же смысле, в каком оно прилагается к чистым фикциям. Волчица не просто символизирует алчность, но, если отнять у нее этот символизм, в ней ничего не останется от нее самой, кроме внешнего облика. В подобных случаях именно смысл творит символ. Если же речь идет о Вергилии, истинным будет обратное, причем до такой степени, что, забыв об этом, мы рискуем глубоко ошибиться относительно смысла «Божественной комедии». Это верно, что Данте выбрал Вергилия и св. Бернарда, чтобы изобразить их как репрезентативные типы духовных реальностей; это верно также применительно к св. Бонавентуре и св. Фоме Аквинскому, царю Соломону и Грациану, Иоахиму Флорскому и Сигеру Брабантскому, а также множеству других персонажей. Однако здесь уже не смысл творит символическое бытие, а символическое бытие творит свой собственный символ. Коротко говоря, каждый из них символизирует прежде всего именно то, чем сам и является.

Поэтому было бы абсурдным начинать с вопроса о том, что́ символизирует Вергилий, чтобы толковать текст, исходя из символического значения, которое мы решили бы ему придать. Такой метод годится для волчицы; всякий раз, когда мы ее встречаем, будет правильным переводить этот символ просто и ясно: алчность. Но он не годится для Вергилия: этот персонаж играет в «Божественной комедии» сложную роль, аналогичную той, которую он действительно играл в жизни Данте и проявления которой обладают свободным, разнообразным, часто непредвиденным единством, свойственным индивидуальному живому существу.

Именно потому, что интерпретаторы Данте забывали об этом, они так часто искали в этом персонаже некую простую и однозначную символику, подобную символике волчицы, рыси или орла. Чего только не воображали! Из Вергилия хотели сделать символ имперской власти, человеческого разума, философии, безблагодатного природного порядка, и т. д. Нет ничего проще, чем выдумать множество подобных интерпретаций, но мы напрасно теряли бы время, ибо Вергилий, как и любой другой реальный человек, не сводим к абстрактному и голому символу. Этому противятся его гражданское состояние и свидетельство о рождении. Он не рожден символическим значением, но сам рождает его. По крайней мере, если мы не хотим читать «Божественную комедию» шиворот-навыворот, мы должны всегда идти от того, что́ в ней делает и говорит Вергилий, к тому, что́ он символизирует, а не наоборот. Так что

Вергилий здесь – высочайший из поэтов, но не Поэзия; мудрец, но не Мудрость; образцовый представитель естественных добродетелей и нравственного достоинства, но не Философия. Если на вопрос о том, что́ символизирует Вергилий, мы хотим получить односложный ответ, как в случае простых поэтических фикций, то на такой вопрос нет ответа. На него можно дать двадцать ответов, каждый из которых будет выглядеть единственно верным и исключающим другие, но в силу этого они будут противоречивыми. Быть может, более мудрым будет отказаться от этой игры, в которой исследования творчества Данте теряют больше, чем выигрывают.