Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех

Как я сказал, к нему я в этот трудный
Был послан час [как я сказал, я был послан, чтобы спасти его]; и только через тьму
Мог вывести его стезею чудной.

Нет другого пути, кроме этой стези, и по ней нужно пройти. Каждый несет ответственность за свой личный путь.

Весь грешный люд я показал ему

[я показал ему всех несчастных, приговоренных к мучениям];

И души показать ему желаю,
Врученные надзору твоему.

[Теперь, если ты позволишь нам войти, я бы познакомил его с душами тех, кто идет по пути очищения под твоим «надзором» (здесь и далее при перифразе текста поэмы автор нередко говорит от лица персонажей; данную особенность устного выступления мы сохраняем при переводе. — Прим. перев.).]

Как мы блуждали, я не излагаю;
Мне сила свыше помогла, и вот
Тебя я вижу и тебе внимаю.

[Не стану рассказывать тебе всю историю наших странствий; знай, что я послан Богом, чтобы Он мог познакомиться с тобой и увидеть тебя.]

Ты благосклонно встреть его приход:
Он восхотел свободы, столь бесценной,
Как знают все, кто жизнь ей отдает.

В этих двух стихах заложено представление Данте о Катоне и о свободе. Ясно, что Данте не относится ко греху самоубийства с легкомыслием, ведь в его «Аду» есть целый круг, где обитают самовольно лишившие себя жизни. Но фигура Катона в контексте ее восприятия культурой того времени видится ему в положительном свете, поскольку его самоубийство не было отказом — он убил себя не для того, чтобы отрицать ценность жизни. Данте словно оправдывает Катона за то, что он утверждает: отдавать свою жизнь — день за днем, час за часом — стоит ради свободы, ради того, чтобы вся энергия, сила, влечение, присущие человеку, достигли высшей точки. В чем еще может быть ценность жизни? «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мк. 8: 36). Суждение Иисуса эхом звучит в стихах Данте о Катоне.

Ты это знал, приняв, как дар блаженный,
Смерть в Утике, где ризу бытия
Совлек, чтоб в грозный день ей стать нетленной.

[Ты прекрасно об этом знаешь, ведь для тебя смерть не была горька, тебе не было горько пожертвовать ради свободы своей жизнью в Утике, где ты оставил свое тело, «ризу», которая в день Страшного Суда засияет славой Воскресения.]

Запретов не ломал ни он, ни я:
Он — жив, меня Минос нигде не тронет,
И круг мой — тот, где Марция твоя
На дне очей мольбу к тебе хоронит,
О чистый дух, считать ее своей.
Пусть мысль о ней и к нам тебя преклонит!..

Нет, продолжает Вергилий, не изменился вечный суд Бога, закон все тот же; мой спутник жив, а я пребываю не в аду («меня Минос нигде не тронет»), «круг мой» — лимб, где находится и твоя Марция (жена Катона), которая до сих пор молит о том, чтобы ты любил ее. Поэтому и я заклинаю тебя верной любовью твоей жены, любящей тебя и молящей о твоей любви: пропусти нас, дай нам дорогу.

Мне Марция настолько взор пленяла,
Пока я был в том мире, — он сказал, —
Что для нее я делал все, бывало.
Теперь меж нас бежит зловещий вал;
Я, изведенный силою чудесной,
Блюдя устав, к ней безучастен стал.
Но если ты посол Жены Небесной,
Достаточно и слова твоего,
Без всякой льстивой речи, здесь невместной…

[Я так любил Марцию при жизни, что делал все, о чем она просила. Однако с тех пор, как «меж нас бежит зловещий вал», то есть река Ахерон, означающая границу ада, воспоминание о ней не тронет меня, ибо «я, изведенный силою чудесной, / Блюдя устав, к ней безучастен стал» (после того как Иисус вывел меня из лимба, мною движет лишь стремление к исполнению моего предназначения — вспомните «любовь, что движет солнце и светила»). Но если «Небесная Жена», Мария, по твоим словам, отправила тебя сюда, то не нужно особых церемоний, достаточно того, что ты просишь меня Ее именем.]