Данте в русской культуре

После сказанного становится совершенно ясно, что учение Соловьёва о Вечной женственности неотделимо от его теории любви, в которой «земная» коллизия имеет «небесное» продолжение и тем самым напоминает историю Дантовой страсти к Беатриче. В связи с этим заслуживает внимание достаточно традиционное и в то же время оригинальное замечание русского медиевиста И. М. Гревса. Он писал, что любовь Данте, пронизывающая все миросозерцание зрелого поэта, родилась в юношеском увлечении живою Беатриче, идеализированном в форме рыцарского, куртуазного культа, проникнутого неповторимо своеобразной чистотой и одухотворенностью, и достигла полного раскрытия в высшем ее выражении – в любви к богу, Caritas, воплощенной в третьей части «священной поэмы». Динамической связью между «земным» началом и «небесным» завершением служит в творческой фантазии Данте, отмечал Гревс, преображающийся лик Беатриче (дарующей блаженство) – из дамы сердца, прекраснейшей и благороднейшей (gentilissima), в святую женщину (donna anglicata) и конечным образом в символ Софии Премудрости Божией, соединяющей творение с Творцом[463].

В этом рассуждении особо примечательны слова о Софии, хотя в целом замечание Гревса отражает общепринятую точку зрения на роман Данте с Беатриче, каким он предстал в «Божественной комедии», а еще ранее – в «Новой жизни». Отношение поэта к возлюбленной, писал, например, A. M. Эфрос, принимает «вид религиозного культа: у Данте как бы существует собственная „святая троица“ – Христос, Богоматерь и Беатриче, причем последняя является его связью с первыми, все идет через нее и от нее»[464].

Этот статус Беатриче имеет немало общего с тем содержанием Софии, каким она наделена в миросозерцании Соловьёва. Если же учесть, что Данте в «Комедии» олицетворяет собой «совокупное человечество»[465], то аналогия между Беатриче и Софией станет еще значительнее. Для ее понимания важно обратить внимание на имя дантовской героини. В «Новой жизни» поэт рассказывает о «преславной госпоже» своей души, которую многие называли Беатриче, «не знавшие, что так и должно называть ее»[466]. Эти слова можно толковать следующим образом: знавшие ее имя (Beatrice) не понимали, что она «благодатная» (beatrice)[467]. Вероятно, поэтому Беатриче и должен оплакивать не только Данте:

Кто слез не льет, о Дивной размышляя,
Тот сердцем камень, в том душа грязна.
Тот благостыни никогда не знает,
Тот помыслов высоких не вмещает,
Пред тем сокрыт навеки лик ея.
Вот отчего не ведал он рыданья![468]

На более общем уровне сходство Соловьёва с Данте обусловлено убеждением средневекового поэта в небесной благодати любви:

Любовь, твоя земная благодать
От неба происходит[469]

.

Земная женщина превращается у него в «ипостась божества»[470]. Охваченный страстью, он одухотворяет и обоготворяет чувственность; его любовь сливается с мистической устремленностью к Богу.

Есть основания полагать, что любовная мистика Данте, как и аналогичная мистика Соловьёва, связана с учением Платона об Эросе, воспринятом в духе Нового времени[471]. В ее возникновении важную роль играла религиозная настроенность, но по существу ее помыслы ориентированы на ценности земной, а не ирреальной жизни. «О вы, что хуже мертвецов, – восклицал Данте, комментируя XXX балла ту о воплощении Премудрости в Прекрасную даму, – вы, бегущие ее дружбы, откройте глаза ваши и глядите: ведь прежде, чем вы были, она любила вас, налаживая и устрояя ваше становление; а после пришла к вам, приняв ваше обличив»[472]. По его мнению, воплощенная в Прекрасной даме Премудрость должна стать путеводителем в здешней жизни, имеющей собственное, независимое от небес значение[473].

Религиозность Соловьёва тоже была озадачена земными заботами. В реферате, прочитанном в октябре 1891 г. на заседании Московского психологического общества, он, в частности, заявлял, что убеждение, будто бы вера в догматы есть единственное спасение, представляет собой чудовищное заблуждение, и сущность подлинного христианства заключается в том, что ее истина утверждается как норма действительности, как закон жизни[474].