Величайший поэт не беспокоится о грамматике, это дело любителей, дело начинающих — беспокоиться о грамматике. Великий поэт мало-помалу забывает сам язык, он создает свой собственный язык. Великий поэт не поддается разделению на группы, его нельзя классифицировать. Только заурядные поэты смотрят на грамматику, на размер, следуют поэтике. Они вам кажутся совершенными. Постарайтесь понять меня. У великого поэта будет много ошибок, потому что в жизни много ошибок, но его поэзия будет живой. Только мертвое тело не может ошибаться. Говорят: «Человеку свойственно ошибаться». Я говорю: ошибаться — значит быть живым. Только жизнь может ошибаться.
Жизнь не совершенна, и это прекрасно, она напоминает ребенка. Поэтому, когда культура достигает вершин бытия, все становится похожим на ребенка. Величайший художник начинает играть с краской.
Есть картины Сальватора Дали — одни из самых прекраснейших картин. Он просто размазывает краску на холсте прямо из тюбика, и картина готова. Он играет цветом. В картинах Сальватора Дали вы не увидите, которая часть верхняя, а которая часть нижняя. Вы можете поставить их как угодно, и это всегда будет правильно.
Однажды Пикассо попросили за один день написать срочно две картины, но была готова только одна. Человеку, типа Пикассо, нельзя заказывать: он живет непринужденно. Чувство не приходило, картина не приходила и поэтому он разрезал единственную картину на две и продал как две и никто никогда не понял, что это была одна картина, а не две. Он мог сделать четыре, и тогда тоже не было бы никакой разницы, потому что никто не мог в них разобраться, понять, что это такое. А это была просто игра красок. Если его спрашивали, что он делает, что это означает, он обычно отвечал: «Пойдите и спросите цветок, что он означает. Если Бог может играть красками без всякого смысла...»
Что означает бабочка и ее цвета? И что означают эти цветы жасмина вокруг? Почему они красные, а не желтые? Почему желтые, а не белые?
Объяснения этому нет, жизнь необъяснима. Великий художник становится подобен Богу. Он играет, он создает истинную красоту, а не форму. Великий поэт становится подобен Богу, он создает истинную поэзию, а не стихи, а истинная поэзия совершенно отличается от стихов. Стихи имеют форму, истинная поэзия не имеет формы. Она бывает в прозе, она может быть в прозе, но стихи в прозе не бывают. Поэзия может быть в тишине, но стихи не могут быть в тишине.
Великий музыкант забывает все, что он выучил, он забывает свой инструмент, он сам становится музыкой. И даже когда он молчит тогда тоже есть пение. Когда он идет, там есть пение. Когда он садится, в этом есть танец. Танец есть в его движении и в неподвижности есть танец, он стал с ним одно целое.
Вот почему Лао-цзы говорит:
Вам трудно это понять. Легко понять Микеланджело, его поймет любой дурак, но понять Пикассо трудно, только некоторые могут. Для этого надо быть безумным и мудрецом — и безумцем и мудрецом.
Величайший оратор всегда заикается. Жизнь такая тонкая, как вы можете говорить, не запинаясь? Жизнь так основательна, как вы можете уложить ее в слова? Жизнь имеет такую глубину, необозримую глубину, что только глупец может сказать что-то без колебаний, только глупец может быть определенным. Мудрый человек всегда неопределенен.
Он идет так, словно проходит сквозь снежную пургу; он идет осторожно, будто смерть стоит на каждом шагу. Он говорит, хорошо зная, что все, что можно сказать, это чепуха, а то что не является чепухой нельзя выразить. Он хорошо знает, что нет возможности сказать правду, потому что в тот момент, когда вы говорите о ней, она становится ложью. Слова убивают ее, они ядовиты. Только в молчании ее можно сказать, но никто не понимает молчания, поэтому мудрому человеку тоже приходится говорить.
Но он запинается, он колеблется, у него есть своего рода страх, не за себя — за других. Когда я говорю с вами, я знаю, что 99% из этого будет неверно понято и только 1% понят. Как я могу говорить с уверенностью? Мне приходится запинаться, но и ради 1% стоит рискнуть.
Песню надо спеть, хорошо зная, что ее, быть может, никто не поймет. Картину надо написать, хорошо зная, что ее, может быть, никто не оценит.
В жизни Ван Гога — великого голландского художника, случилось так, что он писал картины в настолько непринужденной манере, что никто не мог понять, что он рисует. Не существует критериев, по которым можно оценить его живопись. В самом деле, какие критерии могли быть прежде Ван Гога? Критерии последуют после него, они не могут предшествовать ему. В мире были другие художники, но никогда не было Ван Гога, поэтому как могли предшествовать критерии, критические образцы, чтобы судить о Ван Гоге.