Даосизм

Наконец, третий вопрос касается «принципиального отличия ‘мистицизма и веры'» от «магической бесстрастности и ‘вей-у-вей'». В «мире Традиции», описанном Эволой в «Восстании», соприкосновение с сакральным осуществлялось, в первую очередь, путём бесстрастного следования «божественной технике», заключённой в обрядах. Духовность «мира Традиции» имела характер стабильности и постоянства, лишённого каких-либо эмоциональных элементов. Все явленные феномены бытия (в том числе – рождение и смерть) воспринимались как следствие причин высшего порядка, «магическое» воздействие на которые предполагалось посредством корректного исполнения обрядов.

Иная возможность воздействия заключается в технике аскезы, которой мы уже коснулись выше. В «Восстании» Эвола указывает, что «самоотречение проистекает из естественного отвращения к объектам, которые обычно являются привлекательными и желанными, то есть из того факта, что аскет стремится к чему-то такому, что мир обусловленного существования не может ему даровать. В этом случае к самоотречению ведёт естественное благородство желания, а не внешнее вмешательство, стремящееся грубо обуздать, подавить и умертвить способность желать. Эмоциональный момент, даже в своих наиболее чистых и благородных формах, встречается только на первых уровнях высшей формы аскезы; впоследствии он поглощается интеллектуальным огнём и незамутнённым великолепием чистого созерцания».[21] Результатом подобной техники является постижение необусловленности «Я», «раскрытие» бытия и «пробуждение», в результате которого «пробудившийся» (в даосизме – «Совершенный» или «настоящий человек») «превосходит как людей, так и богов».[22]

Довольно очевидно, что Эвола видит в даосизме именно подобную модель «магического действия», упоминаемую им в «Пути киновари», а именно – путь умонастроения, следование которому и соответствующая практика может привести к обретению подобного удивительного результата.

Противоположностью этого «магического» пути в системе мысли Эволы выступает религиозное восприятие сакрального, характерное для экзотеризма известных нам и поныне существующих культов. Подобное религиозное чувство укоренено в эмоциональном уповании и переживании, в постулировании строгого дуализма материального и духовного с неизменным презрением к материальному и желанием его «умертвить», «укротить», «обуздать». Более того, оно, как правило, воспринимает сакральное как внешнее индивиду, как объект обращения и послания, что также представляется итальянскому мыслителю искажением.

Другой объект эволианской критики – мистицизм, стремящийся к иной крайности, а именно – к тотальному растворению «Я» в «ином», иррациональном, смутном, неподвластном. Подобное сугубо внешнее (но – на иных основаниях) отношение к сакральному и к самому мирозданию Эвола также считает грубым искажением изначальной Традиции. Разумеется, ничто из этого не имеет отношения к духовной гармонии «первозданного человечества» – олимпийской, ясной и светлой.

Перечисленные три важных смысловых момента эволианской системы мысли имеют прямое отношение к даосизму, что мы можем также установить путём обращения к тексту соответствующего эссе барона. Эвола прямо указывает, что Лао-цзы, как и Конфуций, «черпали свою мудрость из общего источника, каковым является первоначальная традиция».[23] Также итальянский мыслитель отмечает, что «дальневосточная традиция носила не религиозный, а метафизический характер. В ней отрицался антропоморфизм, очеловечивание божественного и, напротив, почитались абстрактные и имперсональные принципы, остававшиеся, по существу, таковыми даже тогда, когда для их описания стали использовать изображения, взятые из мира природы. Следовательно, речь шла не столько о ‘Боге', сколько о Небе, Тянь, в смысле символа трансценденции, фигурального выражения бесконечной высоты Великого Начала, превосходящего всё человеческое».[24] Более того, «в ней фактически игнорируется дуализм высшего и человеческого миров».[25]

Эвола указывает, что «Дэ» – это «сила, развивающая вечное проявление Совершенства, проявление, не обладающее «креационистским» характером в теистическом смысле, не связанное, таким образом, с волей и намерением, но являющееся частью вечной, неизменной и имперсональной логики божества»,[26] что в точности согласуется с его представлением о восприятии сакрального «первозданным человечеством» «мира Традиции». «Дэ» в интерпретации Эволы имеет упорядочивающую и «магическую» силу. Следование «Дэ», добродетели, не привязываясь к миру и не выражая «незаинтересованность», «действуя бездействуя», позволяет постичь «небесный Путь».[27] Анализируя «даосскую метафизику», итальянский мыслитель обращает внимание на два частных, но значительных аспекта – вопрос о диаде «Инь» и «Ян» и вопрос о концепции изменения «И».