Даосизм

Второй тип «настоящего человека» объединяет высшие качества индивида и его высокий социальный статус («функции правителя») – в таком случае его подлинная бытийственность совпадает с её общественно-политическим обрамлением. По Эволе, подобное восприятие «настоящего человека» выражает отсутствие в дальневосточной традиции разделения духовного и политического авторитета. Подлинный правитель, который вне всякого сомнения должен был быть «настоящим человеком», является посредником между Небом и Землёй. Государство, которым он правит, является земным образом Пути – подобное восприятие возлагает на правителя особую ответственность, далёкую от знакомого нам по моделям современного мира политического бытия. Императорское «недеяние», как отмечает Эвола, являлось значительно более эффективной управленческой техникой, чем современные рационализм, бюрократия, принуждение и насилие, поскольку данный принцип сводился к созданию «неизменной среды», органичной гармонии, утраченной современностью.[36] Таким образом, представления об «изначальной» иерархичности, лишённой дуализма духовной и мирской власти, изложенные итальянским мыслителем в «Восстании», также усматриваются в даосской модели.

Наконец, третий момент, который выделялся нами на материале «Восстания против современного мира» – образ «магической бесстрастности и ‘вей-у-вей'», а также вопрос о бессмертии. Эвола отмечает, что «вэй-у-вэй» выступает в качестве самого «деяния Неба», обладая свойствами «Дэ» (добродетели), невидимой духовной силы, неизбежно, но вполне «естественно» приводящей «все процессы к осуществлению».[37] Ссылаясь на Чжуань-цзы, он указывает, что «быть человеком – значит быть Небом»,[38] подчёркивая имперсональный характер даосского метода действия, сводящегося к сущностному неразделению «себя наличного» и «Неба», по отношению к которому не усматривается внешнего или «религиозного» (как «связывающего разделённое» – ввиду того, что для «настоящего человека» даосизма ничто не разделено) подобострастия. Даосский «настоящий человек» устремлён к «первоначальному совершенству» – к тому, что в западных традициях обозначалось метафорой «Золотого века».[39]

С указанным представлением о неразделённости тесно связана и даосская позиция относительно бессмертия – последний смысловой блок, раскрываемый Эволой в эссе. Барон ясно указывает на то, что любые попытки создания «эликсира бессмертия» или тому подобные устремления к безвременному существованию бренного физического тела являются позднейшими наслоениями и искажениями, а изначальный смысл даосского представления о бессмертии заключался в выработке ещё при жизни физического тела определённого отношения между индивидом и Дао, в ходе реализации которого он-подлинный оказывается незатронутым кризисными изменениями, происходящими с его материальной оболочкой (переход из «живого» в «умершее» состояние). Подобное понимание бессмертия также отсылает нас к доктринам жизни и смерти «мира Традиции», которые Эвола подробно разбирает в «Восстании против современного мира». Там итальянский мыслитель указывает на негарантированность личностного бессмертия (в противовес авраамическому представлению о повсеместном бессмертии души), на то, что в традиционном представлении это является результатом определённой внутренней работы на онтологическом и экзистенциальном планах. Эвола не рассматривает в «Даосизме» конкретные техники и практики, направленные на достижение этого результата, ограничившись общими указания ми на методики медитации и дыхательной практики[40]. Вместе с тем он неоднократно отмечает, что данная эзотерическая по своему характеру доктрина значительно отличается от различных спекуляций о «паранормальных возможностях», «воскрешении тела» и прочих фантастических и мистических представлений, указывая, напротив, на её естественный и традиционный характер.