Дар

Потом ее вдруг начали трясти, да так сильно, что ей показалось, что голова ее вот–вот отвалится. Сердито открыла она было рот, чтобы поставить обидчика на место, но рот оказался словно ватой наполнен, а язык, ее язык, превратился в огромный диванный валик, не умещался во рту и норовил вывалиться. Сквозь туман и гул, наполнившие ее голову, она слышала голос, который показался ей знакомым:

— Надо идти, Анна Михайловна! Он же теперь вас не отпустит просто так! Вы же прямо под луч попали! Прямо под луч!

Потом кто–то принялся хлестать ее по щекам. Она с трудом открыла глаза и увидела перед собою расплывающееся лицо Светланы. Сфокусировав взгляд, она отпрянула назад и привалилась к перилам лестницы.

— Хватит! — властно сказала она. На самом деле у нее получилось лишь промямлить что–то и безвольно поднять руки, защищаясь.

Света взяла ее лицо в ладони и внимательно посмотрела прямо в глаза.

— Ну как вы, Анна Михайловна? — с нежностью и болью душевной прошептала она, — вы ведь не подведете? Прошу вас, умоляю, только слушайтесь меня. Они не смогут войти в подъезд, пока не прибудет поезд Крумоворот. У нас есть еще время. Я запечатала дверь знаком Анубиса. Теперь и нам не выйти, но и им не зайти. Переждем. Если люди этого переулка проснутся и перестанут выделять тьму, то и ночь закончится и мы спасемся. Вышивальщицы бессильны при солнечном свете. Только карлик… Круминдр… но он глуп. Пойдемте же. Здесь на третьем этаже живет одна добрая старушка. Она поможет. Защитит нас. А там все уладится. Приедет Сережа. И всех нас спасет, — ее голос вдруг сорвался на секунду, но тотчас же окреп, — нам нельзя сдаваться!

Анна Михайловна покорно принимала слова, что не находили отклика в ее душе. Автоматически переставляя ватные ноги, она следовала за девушкой, мечтая только об одном, чтобы сон ее поскорее закончился и она проснулась в мире, не отмеченном печатью тьмы. Вот только грезилось ей, что мир света на самом деле и есть настоящий сон, тогда как хаос грядущий — реален.

На третьем этаже была только одна квартира. Светлана подошла к двери и смело нажала на кнопку звонка.

Дверь открылась почти тотчас же. За нею показался невысокий кряжистый мужчина в военной форме. При виде Светланы он встал навытяжку и отдал честь.

— Полно, Антонина Петровна! — ласково пропела девушка и, не сдержавшись, бросилась мужчине на шею, осыпая его поцелуями. Последний стоял как истукан.

— Антонинушка Петровна! — всхлипывала девушка, — тетя Тонечка! Уж я и не чаяла до вас добраться. Ведь голубя они вызвали, голубя! Того и гляди вся вселенная рухнет. А Сереженька там ждет меня у моря и не знает. Не ведает. Его же с собой пуповиной затянет!

— Полно, — пробасил мужчина и отстранился. — Пройдемте в кабинет. И вы, как вас там, — он брезгливо махнул рукой в сторону Анны Михайловны, — тоже проходите. И не напачкайте мне тут. Твари.

Они прошли в затхлый коридор, освещаемый тусклой лампочкой, что неловко примостилась под потолком. Облезлые обои, вешалка, сплошь заваленная старыми демисезонными куртками, груда зимней обуви на полу, зеркало–трюмо, настолько засиженное мухами, что сквозь пленку грязи невозможно увидеть свое отражение, вытертый паркет, узкий лаз коридора, обрамленный фанерными самодельными платяными шкафами с одной стороны да запыленными полками с книгами с другой, велосипед со спущенными шинами, неловко примостившийся у стены, плохо пригнанная дверь с цветным витражом, ведущая в комнату.

— Пройдемте в кабинет, — настойчиво повторил Антонина Петровна, и сам пошел вперед, показывая дорогу. Впрочем, у самой двери он отчего–то передумал и, повернувшись к визитерам, сел по–турецки прямо на пол, облокотившись на спущенный скат велосипеда.

— Докладывайте.

Светлана отодвинула Анну Михайловну за спину и, необычно широко расставив ноги, правую руку выбросила вперед, указывая то ли на Антонину Петровну, то ли на редкой красоты витраж на двери в кабинет, а левую прижав к боку. При этом она раскачивалась, переминаясь с одной ноги на другую, и издавала жужжащие звуки сквозь зубы.

Антонина Петровна некоторое время смотрел на нее, задумчиво теребя орден на груди. Потом перевел взгляд тяжелых глаз на Анну Михайловну.

— Ну а ты, кума, что скажешь? — фамильярно ухмыльнулся он, — чай, не поняла ничего до сих пор?

Анна Михайловна хотела было сказать, что в этом сне она человек сторонний и чудом оказавшийся, что в ее реальности тепло и светло, что вот–вот выглянет солнышко и она проснется посвежевшая и лишь частью своего сознания, уголком глаза, уследит остатки кошмара, растворяющиеся в темноте потустороннего мира, но внезапно осознала, что все это в общем пустое и ненужное, осыпающееся, как шелуха. Как высохшая кожа мумифицированного на жарком солнце трупа.

— Я бы сына хотела увидеть перед смертью, — горько пробормотала она.

Военный поглядел на нее: его глаза прожигали насквозь. После встал, отряхнувшись от налипшей на галифе черной собачьей шерсти, и указал за спину себе.