Дар Изоры

— Так это и есть самое трудное: дать религию. Осмысленную, понятную для стада! Пальцев одной руки хватит, чтобы сосчитать, сколько их было за все времена. Что ты можешь придумать, кроме телемоста с Калифорнией?

Заглянула Шура:

— Ребята, сегодня только до шести, понедельник... — извиняясь.

А то бы Феликса не оттащить. Он азартный.

Мы выходим из библиотеки, он в ознобе — созрел до готовности новый король, вынь да положь ему народ. Правильно, Феликс, король умер, да здравствует король, и не было еще на свете бога, которого не прокляли бы, не распяли и не водрузили бы потом на иконостас с тем, чтобы впоследствии низвергнуть в тартарары.

—...новая организация молодежи, — лихорадочно бормочет Феликс, как на экзамене, когда не может вспомнить и боится растерять то немногое, что есть в мыслях. — Нужна программа, программа!.. Альтернативная неформальная организация, которую заметили бы. Без телемоста не заметят. Сначала шоу какое-нибудь вроде праздника мира, только придумать, под какой эгидой, чтоб безотказно! Чтоб нельзя было нами пренебречь.

— Молодец, Феликс, — смеюсь я. — Был бы вождь да идеология, а народ приложится. Коротеньких-то, временных идеологий было полно, и на твою долю хватит.

— Славка, ты попал в самую точку, — возбужденно сказал Феликс, — я и не собираюсь быть пророком. Я хочу пробиться. И больше ничего. Я хочу выбраться из личного ничтожества. В рамках системы. Я хочу поладить с системой. Может быть два варианта: или система тебя боится и откупается от тебя, или ты нужен системе и она тебя закупает. Понимаешь, я не собираюсь быть революционером. Испугать систему мне не удастся. Но мне осточертело убожество, я не хочу в нем гордо пребывать, ты этого никогда не поймешь, ты родился там, куда я могу попасть только вылезши из кожи, ясно? И я вылезу, но попаду, там тесно, там мало места, но я втиснусь, вот увидишь, тут я не хочу оставаться. И мне нужен капитал. Идейный капиталишко какой-нибудь деятельности. Мне нужен народец, программишка и идейка, ясно? Можешь меня презирать! — с вызовом орал Феликс, готовый выставить против моего презрения, если таковое воспоследует, свой гнев и ненависть, и они, безусловно, победят любое чистоплюйское презрение, тут он правильно все рассчислил.

— Феликс, да ради бога! — вскричал я, отшвырнув все, похожее на презрение. — Если не делить ни идеи, ни деятельность на чистые и нечистые, а ценить лишь энергетическое их наполнение... пусть они будут инфернальны, но сильны!.. Правильно, «по ту сторону добра и зла», Ницше тем и берет, что освобождает нашу совесть от гнета моральности. Мы, имморалисты, ура! — проорал я. — Ну как? — спросил у Феликса.

— Годится, — кивнул Феликс.

И мы шли с ним рядом, руки в карманах, понемножку унимая дрожь.

— Я еще не вполне готов, — простучал зубами Феликс.

— Ничего, начитаешься.

Ницше, скольким уж наполеонам он развязал руки своими раскрепостительными идеями. Идея — может быть, преступнейшая вещь. Хоть и сказано в «Святом семействе», что новые идеи способны вывести лишь за пределы старых идей, а чтобы выйти за пределы старого порядка, нужны люди, способные воплотить новую идею на практике. Ах, уж за этим дело не станет. На каждую идею находится энергичный человек! Поэтому судить надо не действие, а именно идею, предшествовавшую действию. Стоп! СТОП...

— Феликс, тебе рубль.

Собственно, так и поступали: 58‑я статья. Отучить людей даже мысленно продуцировать другие идеи. Гениально. Но рассмотрим это не на политическом, а на бытовом уровне. Это и будет моей курсовой работой. Пускай наши орлы сочиняют показательные процессы из эпохи римского права, пускай они лазят по судам в поисках детективных сюжетов и юридических ошибок. Я напишу процесс, которого не было и не могло быть, но который необходим мне так же, как нереальная и алогичная история датского принца Гамлета.

Можно высмеять 58‑ю статью как атавизм средневековья, как пещерную юриспруденцию, я призову в судьи лучшие умы, попробуйте высмеять их. Это будет постюридический суд. Юберюридический, говоря языком подсудимого. Ибо подсудимый — саксонец, сын протестанского пастора...

Еще бы, взрастать в среде концентрированного духа. В этаком питательном бульоне. А мы с Феликсом, нам каково пришлось расти в нашей-то среде! Уже этим одним мы можем обвинять...

Я взглянул на Феликса и вдруг увидел по его лицу, что сказал что-то не то. А что я сказал? Я начал вспоминать — и правда: «Феликс, тебе рубль!»

Идиот, я отвык! Потерял бдительность. Давно не виделись.