Дар кариатид

Илья снова вздохнул, и воображение теперь уже отчетливо нарисовало дом- половину барака и кастрюлю бурлящим кипятком, в котором полопались лушпайки на картошке.

Нина села рядом на бревно, подула на мазоли, вздувшиеся на ладонях..

— Есть хочется, — пожаловался Илюшка и негромко позвал Пауля. — Зу-уб!

Пауль и Кристоф продолжали беседу.

— Сколько можно болтать, — насупился Илюшка, и тут же в его безобидно-голубых глазах заметались озорные беспокойные искорки. В такие минуты сын Ивана и Анастасии неуловимо напоминал Нине старшего брата Сережу. Такие же чертики прыгали в его темных глазах, когда он задумывал кукую-нибудь шалость. Не ошиблась Нина и на этот раз. Проказник Илюшка снова задумал подшутить над Паулем.

— Эй, х…й! — позвал он уже громче. — Х…й! Мастер!

Пауль, наконец, услышал «мастер» и другое, незнакомое из трёх букв и обратил внимание на мальчика.

— Х…й? — удивился мастер новому слову, которое, по всей видимости, относилось к нему. — Was bedeutet «х…й»? Что значит «х…й»?

Илюшка чуть повел бровью и уголком рта. Другая же половина лица осталась совершенно неподвижной.

— Х…й по нашему «мастер», — почтительно наклонил голову проказник.

— Meister? — переспросил немец. — «Зуб» — Meister и «…» — Meister? (Зуб — мастер. И х…й тоже мастер?)

Илюшка так же почтительно кивнул головой.

— Ja, — ответил он будничным тоном, как будто речь шла о привычных, совершенно серьезных вещах. — «Зуб» и «…» — Meister — das ist das selbe — Meister.(«Зуб», «х…й» — одно и то же. Мастер).

— Ja, ja, — еще больше к радости мальчугана обнажил злополучный передний зуб в снисходительной улыбке мастер. — Ich bin Master. (Да, я мастер).

— Мы все сделали, — показал Илюшка на ровно уложенные штабеля.

— Ja, ja, — махнул рукой Пауль. — Es reicht. Geht nach Hause! (Хватит. Идите домой!)

Торжествующая радость Ильюшки не знала границ. Снова удалось ему провести недогадливого мастера.

Кристоф больше не ездил на велосипеде с узниками конвоиром до барака. Они возвращались одни, но на ночь эконом пересчитывал, все ли девять на месте, и запирал русскую половину барака на ключ.

— А ведь и не заметил ничего, — торжествовал Илюшка вечером на нарах. — Отозвался, значит, х…й он и есть!

Надя и Павлик заливались смехом. Рассказы весельчака-брата они могли слушать бесконечно.

Отец не разделял торжества озорника, хмурился и ворчал.

— Ты чему сестренку с братом учишь? Ишь, разболтался! Смотри у меня. Знаешь, где кончают такие болтуны? — намекал Иван на фашистские печи. — Я тебе покажу х…й! Живо уши надеру!

Но на следующий день Пауль как ни в чем не бывало, отзывался на новое прозвище, и Иван успокоился.

* * *

Обратная дорога через лес казалась длиннее, чем когда дети спешили, смеясь, в Лангомарк, за кислой капустой. Вчера Кристоф сказал прийти с утра за лакомством на склад вблизи той самой столовой, которой встретил их городок.

Нине и Илье не терпелось ощутить во рту кисло-сладкий ароматный вкус капусты.

Мальчик сжимал в руке бумажный пакетик с капустой.

— Скорей бы уже дойти, — проворчал Илья и, вопреки всякой логике, остановился. Заметив в сомкнувшимся кронами надлесье, уже тронутом ржавой сединой, не то птицу, не то белку, застыл с задранной головой.

Так же внезапно наклонился за шишкой, прицелился.

Несколько листочков рыжими корабликами, покачиваясь, опустились с орешника на землю.

— Хотел сбить орехов, — раздосадовано отбросил шишку, метнул в кулёк испуганный взгляд: не потерял ли драгоценных капустин.

Опять заспешил по дороге. Нина едва успевала за ним.

— Никто не делает кислую капусту лучше, чем мама! — хвалился Илья. — Она в нее и морковку добавляет, и еще что-то…

— А моя мама пекла пирожки с капустой, — грустно улыбнулась Нина.

— Вот бы эконом давал нам муку и капусту… — размечтался Илья. — Только не дождёшься от него. Мало того, что пердит, как свинья, особенно, как на велосипед садится — так это уж как пить дать — «тпррру» на весь лес…

Илья надул щёки и с шумом выпустил через плотно сжатые губы воздух.

Нина рассмеялась, а проказник с серьёзным видом продолжал:

— …Так ещё и голубей всех слопал — ни одного скоро на чердаке не останется. Ладно ещё, если бы голодали, а то у самих овец сколько…

На крыше, в голубятне, жили белые и сизые голуби.

По утрам то он, то она рассыпали для них зерно во дворе на асфальте.

А через день эконом выходил с ружьем. Выстрелы сотрясали мирный воздух Берхерверга. Бело-сизая стайка испуганно разлеталась в разные стороны. Только теплые еще тельца трех-четырех птиц оставались истекать кровью на асфальте. Эконом подбирал их, а его улыбчивая жена ощипывала и теребила голубей во дворе, собирая перья в тряпичную сумочку.

В эти дни под черепичной крышей ели голубиное мясо.

Лес уже кончался, и дети ускорили шаг.

— Вкусная, наверное, — приоткрыл Илья пакетик и поспешно завернул его края обратно. Слишком велико искушение попробовать, а разделить надо на всех.

За поворотом показалась гурьба немецких ребятишек с ранцами.

Этой дорогой немецкие дети из Берхерверга ходили учиться в Лангомарк.

В Берхерверге школы не было.