Дар кариатид

Девочка аккуратно, чтобы не помять, разложила обновку на кровати и торопливо выбралась из серого ситца. Старая ткань трещала, угрожала порваться, если её будут стаскивать вот так, рывком. Но что заботиться об изношенном наряде, когда обновке уже не терпится прильнуть к хрупкой девичьей фигурке.

Нина нырнула в платье, как в закат. Красное, мягкое, ласково облепило тело. Нина и платье как будто были созданы друг для друга, так удобно и ладно село оно на ней.

Юбка мягко спадала ниже колена. По бокам вставки из ткани чередовались со вставками из сетки. Рукава как раз доходили до кистей.

Нина сгребла серую рухлядь с постели Стефы и отнесла её на свою кровать, положила в изголовье, к другому точно такому же платью.

На лестнице послышалось быстрое деревянное цоканье. Привычно скрипнула дверь.

— Нина! — застыла Стефа у порога.

Большие глаза полячки стали ещё больше от удивления.

— Смотри, какое платье мне подарила хозяйка из замка!

Нина снова покружилась у кровати Стефы, как амазонка у огня. Шелк победно блеснул в лучах заходящего солнца.

Стефа смотрела на него с тем завороженным выражением, с каким женщина смотрит на красивое платье. Улыбающийся её взгляд говорил о том, что мысленно она представляла обновку на себе.

— To jedwab, Шёлк, — пощупала Стефа ткань.

Но уже через несколько мгновений блеск в глазах полячки погас, а уголки губ поползли вниз.

— Nie zakładaj tej sukienki.

Не надевай это платье!

— Почему? — удивилась девочка.

— Ona jest z zabitej. Sukienkę uszyto po włoskiej modzie, — покачала головой полячка. — Ta Włoszka popadła w krematorium.

Это с убитой. Платье сшито по итальянской моде, — . — Эта итальянка, наверное, попала в печь.

Нина и сама не раз слышала, что перед тем, как отправить людей в печи, их раздевали и разували. Одежду и обувь потом раздавали немцам, у которых работали узники.

Наверное, Стефа права. Радость от подарка померкла.

Нина вздохнула. Захотелось поскорее выбраться из платья, влезть в старенькое, привычное. Но и выкидывать подарок было жалко. Нина завернула его аккуратно в бумагу, снова перевязала бечёвкой и положила на подоконник.

«Может, когда-то и придется еще надеть» вертелось в голове назойливой пластинкой.

Сверток так и остался лежать на подоконнике.

Глава 37 Лангомарк

Нина не раз замечала, что к концу недели работается легче. Не так сосредоточен Кристоф. Мягче и как будто ленивее становится Пауль. Каждый мысленно переносится уже в воскресенье.

Кристофу не терпится уже хотя бы на день сбросить с плеч своих груз взрослых забот, забыть о лесе и об узниках и погонять с друзьями мяч.

Мастеру рисовалась в воображении заслуженная кружка черного пенистого пива в конце рабочей недели.

Даже Шрайбер, когда наведывается в лес в пятницу, не так придирчив в предвкушении вкусного обеда с пирогом на десерт после воскресной службы, хотя и по своему обыкновению он также оставлял велосипед у дороги и незаметно выходил из-за беседки.

На этот раз никто не бездельничал.

Мужчина и старший его сын обрубали сучья у только что спиленного дерева. Мальчишка и девчонка носили распиленные бревна на дорогу.

Девчонка… Кажется, Берта что-то говорила о ней. Лесник нахмурился.

Конечно!

Он ведь и сам не раз думал об этом. Жене трудно убирать одной большой дом. А Ирма еще мала.

Но и русская девочка, наверное, ровесница их дочке. И так худа… Но к работе ей не привыкать, да и дом убирать не тяжелее, чем таскать в лесу тяжести.

— Нина, — строго подозвал лесник.

Девочка послушно подошла.

— Gehe morgen in mein Haus. Du Wirst es Sonnabends in Ordnung brigen.

(Завтра утром иди в мой дом. Будешь убирать по субботам.)

Нина кивнула.

Вечером девочка поделилась новостью со Стефой.

Полячка не удивилась. Только покачала головой.

— Nina, — неожиданно предупредила она. — nigdy niczego nie bierz u nich z domu. Słyszysz! Nigdy. Niczego.

Нина, никогда ничего не бери в их доме. Слышишь? Никогда. Ничего.

Нина испуганно помотала головой и от такого неожиданного натиска даже не нашлась, что ответить.

Разве могла она забыть суровый урок, который преподал отец старшему сыну?

— Я никогда не брала чужого… — тихо произнесла девочка.

Но Стефа или не расслышала, или не поняла слов девочки. С тем же суровым и назидательным видом, с каким обычно говорила о немцах, она продолжала наставлять Нину:

— Dawniej u nich były takie przepisy. Za kradzież obcinali rękę. A nam i teraz mogą… A potem odesłać w krematorium.

Раньше у них закон был. За воровство отрубали руки. А нам могут и сейчас… А потом отправят в печь.

Убедившись, что достаточно запугала девочку, Стефа просияла свой особенной белоснежно-золотой улыбкой и добавила своим обычным беспечным тоном.

— Spać, spać pora. Jutro rano trzeba wstać. Pójdziesz ze mną w niedziele do Feliksa?

Спать, спать пора. Завтра рано вставать. Пойдешь со мной в воскресенье к Феликсу?

— Хорошо, — согласилась Нина, скорее, охотно, чем с одолжением. Ей давно хотелось взглянуть на привередливого польского князя, о котором рассказывала его брошенная невеста красавица Маришю.

* * *