Дар Менестреля

В спускающихся сумерках белый шатер жрицы выглядел как маленькая часовня. И было от чего. Серые в лагере немало времени пытались угадать, судача у костров, что же все-таки происходит. Поймав пленников, их отчего-то не потащили в Ирнар, а наоборот, скоро появилась жрица с мастером Егардом и теперь вот к ней отвели одного из пленников. Да еще и на входе встал не кто-нибудь, а сам мастер Йолан со своим оруженосцем. Никто не знал, откуда взялся этот странный серый, не говоривший ни с кем и, по слухам, подчинявшийся только мастеру Йолану лично, но никто уже не сомневался, что если когда-нибудь орден будет возглавлять магистр Йолан, этот серый будет на месте мастера Егарда. И сейчас эти двое стояли спиной ко входу в шатер, расставив ноги и скрестив руки на груди, с каменными лицами как какие-то древние изваяния, кажется даже не очень дыша… Замершие фигуры в бордовом и сером на фоне белоснежной палатки впечатляли, и вызываемое ими в серых чувство силы и гордости за Орден, к которому они принадлежали, заставляло ожидать что-то большое и важное. Однако картина внутри шатра была не столь впечатляющая.

Мельсана не торопилась и спокойно приглядывалась к менестрелю, который, как она помнила, был неказистым и чрезвычайно стеснительным юношей. Пел он, правда, действительно хорошо, но это, пожалуй, единственное, что могло привлечь к нему внимание многочисленных служанок при дворе, так что было неудивительно, что теперь он стоял смущенно у самого порога и мялся, не зная что сказать и как начать. Что ж, такое она уже видела, ничего сложного, надо просто поспокойнее да помягче, начать с беседы… И приняв решение, Мельсана кивнула Дастину:

— Ну, садись, коль пришел. Времени у нас много, торопиться некуда… Садись, садись, вот сюда, недалеко от меня…

Дастин сел, но продолжал смущенно разглядывать свои руки, не зная куда их девать.

— Чего молчишь, язык что ли потерял?

— Принцесса… — Дастин поднял глаза и Мельсана увидела смущенные влюбленные глаза. Это, впрочем, ей тоже было не впервой, и посмеявшись одними глазами, как довольная кошка, она продолжила:

— Ты хоть целоваться-то умеешь, герой?

— Принцесса… я не знаю… мы должны… я верно понял?

— Ну да, верно, — снисходительно рассмеялась Мельсана, — ты не пугайся — я умею, я тебя всему научу.

Дастин посмотрел на принцессу, которая упершись рукой в щеку смотрела на него блестящими глазами, потом растерянно взглянул на свои руки… Девушка улыбнулась и спросила:

— Ты когда-нибудь мечтал о принцессе, менестрель? Ведь мечтал, скажи правду.

— Мечтал… — Дастин совсем смутился и поспешно прибавил, — но я не имел в виду ничего такого…

— Я верю, — улыбнулась Мельсана, — садись ближе, вот сюда…. хорошо, а теперь, дай мне руку и спой что-нибудь.

— Что ты хочешь, принцесса?

— Что хочешь, мне все равно. Просто хочу тебя послушать. Мне так нравилось, когда ты пел у нас в замке. Мне ведь там нельзя было делать то, что я хотела, как в тюрьме, — задумчиво сказала Мельсана, — Мне так нравилась та твоя песня — «Отпусти моих людей…» Думалось, за мной кто бы пришел так…

Принцесса лукавила только частично. Конечно, лесть была необходимой частью ее плана, а песня которую менестрель пел при дворе помогла бы ему почувствовать себя свободнее, но она не заняла бы своего положения в ордене, если бы не знала, что лучшая ложь — это правда. Она действительно плохо себя чувствовала среди ограничений замка и действительно тот припев был часто созвучен ее настроению, хоть она и не помнила о чем же была сама песня.

Дастин же, услышав просьбу сделать что-то привычное, бережно взял руку девушки, и запел. Его, правда, весьма удивил выбор принцессы в свете того, что он о ней узнал, но в конце концов она сама попросила, так чего же лучше желать… И он запел.

Песня была пересказом старой легенды, как пророк Илин явился в земли занимаемые ныне южными кочевниками, чтобы увести свое племя на север, в Белые Горы, и как он говорил местному предводителю «Отпусти моих людей!», а тот не соглашался, и как пророк ссылался на волю Единого и повторял «Отпусти моих людей!», а местный предводитель все не соглашался, и припев повторялся снова и снова «Отпусти моих людей!», и в конце концов, пророк все-таки увел своих людей, сопрождая это последним обращением к местному предводителю, «Я же говорил, отпусти моих людей!» Песня была грустная и возвышенная, и, как обычно, Дастин отключился от внешнего мира и был только он и песня, песня и он, а потом еще принцесса рядом, и еще двое за занавесью, и свет охватывал его и этих двоих и окружал прицессу, и вдруг принцесса выгнулась как в припадке, глаза ее раскрылись, и из открытого рта с отчаянным воплем боли и ненависти вылетело что-то гадкое, мерзкое, нечеловеческое и скуля и подвывая исчезло во тьме, потом другая тварь и третья покинули прекрасное тело, начинающее светиться тем же светом…