Дар Менестреля

Снаружи зрелище было более чем эффектным. В уже наступившей темноте шатер засветился ярким светом, а стоящие у дверей Йолан и Йонаш превратились в гигантов, озаренных тем же сиянием. Белое сияние исходящее от шатра сливалось с кроваво-красным сиянием Йолана и небесно-голубым сиянием, окутавшим Йонаша, и казалось окутало шатер сияющей сферой с размытыми краями. Изнутри раздавались истошние вопли боли и ненависти, а из света вырывались ужасные создания, которые не приснились бы и с тяжелого похмелься, и с тем же воем исчезали в окружающей темноте леса и неба. Бросившийся к шатру Егард был откинут прочь неведомой силой, а серые, что были невдалеке, стояли как парализованные и некоторые из них уже тоже катались по земле выгибаясь в конвульсиях, с воплями боли, и новые и новые призрачные кошмарные существа исчезали во тьме…

Но это было снаружи, а внутри шатра девушка уже прильнула к певцу, ловя каждое его слово, а он вновь и вновь возвращался к припеву, как будто поднимаясь по петляющей горной дороге к вершине, и с последним «Отпусти моих людей!» они оказались в обьятиях друг друга, окруженные своим собственным сиянием, и песня хотя и кончилась, но каким-то необьяснимым образом продолжалась, и Дастин чувствовал себя как всегда чувствовал себя в песне, уверенным и сильными, словно его поддерживала какая-то могучая рука и направляла его, подсказывала что делать. Он ощутил дыхание девушки на своем лице и увидел губы девушки открытые уже не для крика, а для поцелуя, и склонился над ней, а рука заскользила по ее плечу, освобождая его от легкой туники, и вновь как и во время пения остались лишь они двое, и их руки, губы, тела, каким-то непонятным образом продолжали ту песню, делая каждое движение неизбежным и правильным, как в песне всегда должна быть правильная нота на правильном месте, и любое другое было бы фальшью и резало бы слух, и эта продолжающаяся песня заставляла их тела выгибаться уже не от боли, а от наслаждения, и сливаться друг с другом воедино и свет изливался из него в девушку, и возвращался к нему, чтобы вновь вернуться в женское тело, и мир стал прекрасен, а небеса открылись и приняли их души…

А потом песня кончилась и уставшие и счастливые они лежали рядом, не зная что сказать.

— Я и не знала, что Единому можно тоже молиться таким способом… — наконец прервала молчание Мельсана.

— Я тоже, — ответил Дастин. — но как мы теперь?

Мельсана была слишком счастлива, чтобы думать, но где-то на заднем плане сознания она понимала, что тьма из нее ушла, а сила осталась, и что теперь ей уже не нужно иметь дело со всем этим отребьем, чтобы иметь силу, и что… Мельсана сама удивилась, что эта мысль не доставляет ей былого чувства торжества сама по себе, но факт оставался фактом, оставив себе менестреля она получала доступ к источнку силы не сравнимому ни с чем, что мог бы предложить черный орден… Она удивилась про себя, что орден стал для нее с маленькой буквы, хотя собственно, чему удивляться? Он и есть с маленькой… Потом она опять подумала про себя то же самое, но поменяла местами пару слов. «Если остаться при Дастине то…» Мельсана мысленно повторила про себя эту фразу еще и еще и почувствовала тень того наслаждения, которое испытала только что. Да, подумала она, так значительно лучше. А правда, почему бы и нет. С такой силой ей никто не страшен, а Дастин… Ей даже не захотелось думать о том, что он будет послушен в ее руках, но опять же где-то на задворках сознания она это понимала, и это делало все только проще, поскольку ей самой хотелось быть с ним. Улыбаясь про себя девушка прижалась к плечу менестреля и закинув голову стала смотреть в его глаза, а он, опершись на локоть, смотрел на нее сверху вниз не в силах оторваться от ее взгляда и, смущаясь, сказал:

— Мельсана, это было так… замечательно… Ты будешь со мной и дальше?

Она улыбнулась.

— Я имею в виду… — Дастин вспомнил слова древней романтической песни и повторил их, — Пойдешь ли ты за мной?

Мельсана улыбнулась, вспомнив древний мистический обряд, о котором она слышала как о страшной тайне, и который начинался именно этими словами. Рассмеявшись она спросила:

— Всюду и всегда?

Дастин удивился, что девушка повторила слова из той песни, и продолжил словами мужской партии:

— Всюду и всегда!

Мельсана тоже удивилась. Неужели менестрель знает этот обряд? И она почуствовала, что может ответить только одним способом, если не хочет проклинать себя всю оставшуюся жизнь. Она приподняла голову и глядя глаза в глаза, с дыханием касающимся губ Дастина прошептала:

— Пойду, господин, всюду и всегда, в горе и в радости, в Рай и в Ад, в царство живых и в царство мертвых, пока есть на свете Бог.

Дастин еще более удивился, поскольку она повторила слова той песни весьма близко к тому, что он слышал. В песне мужкой голос должен был принять клятву и Дастин почти пропел последние строчки, заменив лишь имя:

— Я принимаю твою клятву, Мельсана Леогонская, моя жена.

Она улыбнулась и спросила:

— Знаешь ли ты, что сейчас сказал?