Дар царицы Савской. Абиссинское заклинание

У него в кабинете все было по-прежнему. И вот вы не поверите, но он явно мне обрадовался.

— Как мы себя чувствуем? — проговорил Рудольф Зурабович, потирая свои маленькие ручки.

— Не знаю, как вы, доктор, а я неплохо. Но я приехала к вам не для того, чтобы вы меня анализировали, и уж точно не для гипнотического сеанса. Вообще-то я хочу поговорить с одним вашим пациентом. Я встречалась с ним, когда лежала в вашей клинике, и он рассказал мне много интересного.

— Что ж, Андрей Витальевич просил меня оказать вам любую посильную помощь. Так что скажите, с кем вы хотите встретиться, — и я тут же его приглашу.

— Мне нужно переговорить с Иннокентием. Фамилию его я, к сожалению, не знаю, но имя у него редкое, так что не думаю, что его трудно будет найти.

— Иннокентий? — Рудольф Зурабович поднял густые брови, отчего стал еще больше похож на карикатурного Карла Маркса. — Но я не знаю никого по имени Иннокентий…

— Что вы, не может быть…

— Но уверяю вас… — Он включил компьютер, пробежал пальцами по клавиатуре и повернул ко мне экран: — Убедитесь сами. В нашей клинике нет ни одного пациента с таким именем.

— Может быть, он уже выписался?

— Да нет, среди прежних пациентов тоже нет ни одного Иннокентия. Был один Эммануил, но довольно давно…

— Но как же… я видела его своими глазами, я с ним долго разговаривала… он такой странный… очень худой, сутулый, но при этом высокий, скорее долговязый. У него длинные тонкие руки, бледное лицо со впалыми щеками, запавшие глаза, длинные седоватые волосы и жидкая бородка…

— Нет, здесь, в клинике, никогда не было такого человека! Своих больных я знаю. И запоминаю надолго.

Рудольф Зурабович выглядел удивленным, при этом мне не казалось, что он прикидывается.

— Но как же так… как вы можете это объяснить? Я так хорошо его помню… я видела его так же отчетливо, как вас сейчас!

— И где, где же вы его видели? — улыбнулся доктор. — Дело в том, что, как вы, вероятно, заметили, у меня принцип лечения: больные не должны пересекаться друг с другом. Никакого общения, только со мной и с медицинским персоналом.

— Но я… — Я тут же прикусила язык, ведь если я расскажу, что Иннокентий явился мне ночью в окно, то этот шустрый доктор тотчас же уверится, что у меня не все дома, и с радостью устроит меня в свою клинику. А там уж в свое удовольствие покопается у меня в мозгах, у него и сейчас-то глаза горят.

Я опустила глаза, чтобы Рудольф Зурабович не прочитал мои мысли, но было уже поздно.

— Вы понимаете, Алена, у человеческой памяти очень много удивительных особенностей. Иногда мы запоминаем то, чего на самом деле не было…

— Не может быть! — Я твердила свое исключительно из упрямства.

— Единственное, что я могу предложить, — это все же повторить сеанс гипноза. Может быть, в гипнотическом состоянии вы сможете вспомнить, что было на самом деле.

Ну так я и знала, что он снова сведет все к гипнозу! До чего ему нравится вводить людей в транс и рыться в их подсознании! Но история с Иннокентием меня очень удивила и хотелось в ней разобраться.

Ладно, в прошлый раз со мной ничего страшного не случилось, не случится и сейчас…

— Ладно, — сказала я решительно. — Согласна… доставайте свой хрустальный шар!

— Да нет у меня никакого шара! — обиженно проговорил доктор. — И не нужен он мне…

— Как же нет, я очень хорошо его помню… стеклянный шар, а внутри него падает снег…

Снег… снег падал медленными, редкими, крупными хлопьями. Как в театре, в сцене дуэли Онегина и Ленского…

Я шла по узкой, засыпанной снегом кладбищенской дорожке, то и дело проваливаясь в снег по щиколотку. На могильных плитах и крестах тоже лежали снежные шапки. Я удивленно оглядывалась по сторонам — как меня занесло на это старое кладбище?

Могилы были и правда очень старые — памятники покосившиеся, вросшие в землю, даты на них — стертые, едва различимые, позапрошлого века… вон какая-то Пульхерия Васильевна Цуцикова, офицерская вдова, скончалась в 1898 году в возрасте девяноста лет. Значит, она почти ровесница Пушкина…

Дорожка повернула.

Справа от нее я увидела окруженный красивой кованой оградой солидный монумент из черного гранита, на котором золотом, славянской вязью было выведено: «Здесь покоится купец первой гильдии Мамонт Аполлонович Мышкин»…

С ума сойти — Мамонт Мышкин! Вот уж действительно — нарочно не придумаешь! И надо же, как хорошо сохранилось это надгробье! Ему ведь больше полутора веков…

Я прошла еще немного — и вдруг увидела впереди, среди надгробий, одинокого человека.

Высокий, точнее — долговязый, сутулый и худой, с бледным лицом, длинными седоватыми волосами и маленькой бородкой… Вот же он, Иннокентий! А Рудольф Зурабович говорил, что никогда его не видел, знать не знает!

На этот раз на Иннокентии был не больничный халат, а длинная поношенная черная шинель. Старинная, под стать этому кладбищу. Такая шинель могла быть у Акакия Акакиевича…

Иннокентий, похоже, заметил меня, помахал мне рукой, жестом пригласил следовать за ним.