Дарий Великий не в порядке

– Дариуш. Когда мы с тобой еще в футбол пойдем играть?

Я закусил губу и уставился на свои кеды. Они покрывались слоем пыли.

Во мне не было уверенности, что я перенесу еще один эпизод унижения на почве пениса в душевой.

Но Сухраб сказал:

– Нам не обязательно играть с Али-Резой или Хуссейном, если ты не хочешь. Можем пойти на другое поле.

Вот что еще мне нравилось в Сухрабе: он знал, о чем я думаю, и мне не обязательно было все проговаривать вслух.

И третье его качество, которое мне импонировало: он всегда давал мне время обдумать ответ.

Если забыть про унижение на почве пениса, мне на самом деле понравилось играть в соккер/неамериканский футбол с Сухрабом. А играть только вдвоем мы не могли. Если, конечно, хотели сражаться за одну команду.

Я всегда хотел быть с Сухрабом в одной команде.

– Я не против, – ответил я наконец. – Мы можем поиграть с другими ребятами.

– Уверен? Я им не позволю больше тебя дразнить. Обещаю.

– Уверен, – сказал я. – Пойдем в любое время.

Сухраб сощурился.

– Давай сегодня. Когда вернемся. Идет?

– Идет.

– У тебя очень здорово получается, Дариуш. Тебе нужно отстаивать честь школы. Когда вернешься в Америку.

Я представил себе, как бегаю по полю в экипировке школьной команды Чейпел-Хилл. Вперед, громилы!

– Можно попробовать.

Вдоль дорожек в саду Доулетабад были посажены ели и кипарисы. Мы гуляли в пестрой тени, наслаждаясь влажным туманом, порождаемым бурлящими фонтанами. Дорожка с одной стороны была вымощена щебенкой, с другой – сверкающими на солнце белыми плитками ромбовидной формы.

Там было так спокойно.

– Отец любил сюда приходить, – сказал Сухраб.

Мне нравилось, что он без страха и стеснения разговаривал со мной о своем отце.

– Тебе можно его навещать?

Сухраб пожевал щеку и ничего не ответил.

– Извини.

– Все в порядке, Дариуш.

Он сел на край фонтана, и я примостился рядом, нарочно задев его плечом.

В английском языке есть выражение, которое дословно переводится «срослись бедрами». Так говорят о тех, кто очень крепко связан, другими словами, не разлей вода. Не знаю уж, почему говорят именно так. Мы же с Сухрабом срослись плечами.

Я не торопил его с ответом.

– Сначала мы его навещали. Первые несколько лет. Раз в месяц.

Фонтан бурлил.

Ветер шелестел кронами деревьев.

– Там все было плохо?

– Не то чтобы. Его держали здесь, в Йезде. Тюрьма не самая лучшая, но по крайней мере он был рядом.

Челюсть Сухраба дрогнула.

Я снова дотронулся до его плеча своим, скорее чтобы подбодрить.

Но потом он продолжил:

– Четыре года назад его перевели.

– Да?

– В тюрьму Эвин. Знаешь, что это за тюрьма?

Я мотнул головой.

– Страшное место. В Тегеране. И его посадили… – Сухраб смотрел на ветки, укрывавшие нас тенью. – Его никому нельзя видеть. Даже другим заключенным.

– Одиночная камера?

– Да.

– Ой, – вырвалось у меня.

Сухраб вздохнул.

Я хотел разрядить обстановку, но не знал как.

У Сухраба была Проблема по Отцовской Части.

Видимо, у меня такая проблема тоже была, но она меркла по сравнению с тем, что испытывал Сухраб.

Может быть, все персидские мальчики обречены иметь Проблемы с Отцами.

А что, если это и входит в понятие «быть персидским мальчиком»?

– Мне очень жаль, Сухраб.

Я положил руку ему на плечо, и он сделал глубокий и медленный выдох.

– Что, если я его больше никогда не увижу? – прошептал он.

Я сжал его плечо, а потом потянулся к нему второй рукой, и получилось, что я обнял Сухраба.

Сухраб закусил губу, моргнул и выделил несколько капель гормона стресса.

Всего парочку.

– Увидишь, – сказал я.

Сухраб вытер лицо тыльной стороной ладони.

Я чувствовал себя таким бесполезным.

Сухрабу было больно, и я ничего не мог с этим поделать. Кроме того, чтобы сидеть рядом и быть его другом.

А может, и этого достаточно. Потому что Сухраб знал, что плакать в моем присутствии не стыдно. Знал, что я не стану обесценивать его чувства.

Со мной он чувствовал себя в безопасности.

Может быть, это нравилось мне в Сухрабе больше всего остального.

Через минуту он откашлялся, встряхнул головой и поднялся на ноги.

– Пойдем, Дариуш, – сказал он. – Я еще кое-что хотел тебе показать.

Пусть будет так

– Дариуш. Посмотри. Мы на месте.

– Ого.

Крыша из листьев над головой внезапно прервалась. Мы стояли у края длинного фонтана, который располагался рядом с огромным восьмиугольным особняком. На крыше особняка возвышался бадгир. Башня-ветроуловитель.

Это была настоящая башня, не то что Башни Молчания, которые представляли собой не что иное, как могильные холмы.

Бадгир в саду Доулетабад был даже выше, чем витые колонны Трона Джамшида. Он поднимался над нашими головами на высоту тридцати метров, снизу гладкий, а в верхней части испещренный отверстиями для улавливания ветра. Самый верх бадгира украшал орнамент в виде пик. Вся поверхность башни была усыпана шипами.

Эта постройка напомнила мне Барад-дур[24], хотя на ее вершине не полыхал Глаз Саурона для полноты картины. И еще она была не черной, а цвета хаки.

Я чихнул.

– Какой огромный!

– Да, огромный. – Сухраб улыбнулся с прищуром, видя мое изумление. – Пойдем. Внутри еще лучше.

– А можно заходить внутрь?

– Конечно.